Андрей Кончаловский сделал себе подарок. Ко дню рождения режиссёр переиздал 10 фильмов, которые снял в США. Любопытно, что часть картин избежала широкого показа. И в Америке, и в постсоветской России эти фильмы видели разве что самые матёрые кинокритики. «Наша Версия» выяснила, почему уехавший из СССР режиссёр продолжил работать «на полку» в абсолютно свободном Голливуде.
–Вы наш единственный режиссёр со столь богатым голливудским послужным списком.
– Да, меня иногда называют голливудским режиссёром. Но, ребята, у меня в Голливуде на киноэкраны вышло всего лишь две картины. Остальные, которые я там снял, так и не были показаны. Не нужны они американскому зрителю. «Поезд-беглец» и «Танго и Кэш» вышли. Но с «Танго» можно было не сомневаться. Была большая рекламная кампания, и кино снималось с коммерческим актёром – Сильвестром Сталлоне в одной из главных ролей. А со временем у меня изменилось отношение: главное, снять кино, а выйдет оно или не выйдет, это уже не важно. Пусть существует.
– Правда, что Голливуд – это фабрика талантов?
– Нет. Там талант убивается в коляске. Только родился, и его нет. Я не голливудский режиссёр, это иллюзия. Я – русский режиссёр, и у меня, не знаю, к сожалению или к счастью, у меня карьеры в Голливуде не получилось. У меня была возможность зарабатывать большие деньги на этой «фабрике грёз», но я предпочёл заниматься настоящим искусством.
– Была альтернатива?
– Когда затягивает большой успех, становится не до искусства, нужно делать карьеру. Но, увы, у меня так не получилось, я был абсолютно советским человеком и не понимал, что дело не в качестве картины, а в том, насколько она соответствует тому, что происходит в той тусовке, которая вращается в Голливуде. Я же не был частью этой тусовки. В таких тусовках мне было скучно. Настолько, что однажды я даже обнаружил себя в туалете листающим журнал Playboy! Журнал оказался средством борьбы со скукой. Не получалось у меня общение с людьми, хотя потом я понял, что делаю большую ошибку и нужно было всё делать по-другому. Но было уже поздно что-то менять. Всё уже случилось. И ни о чём жалеть не приходится.
– Может, дело в сюжетах? Исконно отечественных?
– Действительно, часть картин, которые я снимал там, были рождены в России. Я мечтал снять фильм по одному из великих рассказов Андрея Платонова «Река Потудань». Мы тогда только сняли «Историю Аси Клячиной» и шли с Юрием Клепиковым по Москве, и я предложил: «Давай напишем сценарий «Река Потудань». Он мне: «Ты что, с ума сошёл, снимать картину о человеке, у которого не стоит, потому что он слишком сильно любит?» И я согласился. А когда уехал за границу, подумал, что эту историю нужно перенести в другую страну мира. И так появились «Возлюбленные Марии». Замысел картины «Стыдливые люди» у меня появился, когда я снимал «Сибириаду». Съёмки проходили в Омске и деревнях этой области. И я подумал: а хорошо бы было в эту деревню позвать американскую крестьянку. Нет, крестьян в Америке нет, там есть фермерши. Мне было интересно представить, как бы они друг друга поняли, что у них общего кроме того, что они обе – молодые женщины. И как бы развивались их взаимоотношения дальше? Но в этот момент я уже навострил лыжи за границу и думал, что сейчас закончу «Сибириаду» и уеду. А когда я получил возможность снимать в Америке, я понял, что сниму эту картину там. Но только не про Россию и Америку, а возьму нью-йоркскую женщину и жительницу Луизианы. Это места, далёкие от цивилизации. И местные жители – потомки французских колонистов – живут довольно примитивно. Тогда я подумал: хорошо было бы столкнуть две ментальности, два образа жизни. Один из них построен на абсолютной свободе личности и воспитании детей в этой свободе и уважении к личности человека. Другой построен на ментальности, которая вся основана на любви и насилии. Свобода не подразумевает любви, она, на мой взгляд, подразумевает уважение. А любовь свободы не допускает. Я это понял достаточно поздно. И если две такие ментальности, абсолютно разные по ценностям, спроецировать на одну картинку, то у одной из героинь есть культ личности и несвобода, страсть и любовь, а у другой – свобода и проблемы.
Колумнист Марк Галеотти заявил в своей статье на страницах The Sunday Times, что украинское контрнаступление, скорее всего, не будет результативным, но откладывать его дальше нельзя, в том числе, по политическим причинам.
– Как складывалась ваша жизнь за границей?
– У меня многое изменилось по приезде в Америку. Я наслаждался этой страной, ничего не понимая. Со временем я понял, что совершенно не умею продавать себя. Не в смысле проституировать, а продавать свои идеи и быть увлекательным. Я помню, что на второй или даже третий год безработицы у меня были сильно поношенные башмаки и денег – копейки (я преподавал в расистском учебном заведении предмет вроде истории кино), и сильно потёртая машина. И я как-то еду, и рядом останавливается «Роллс-ройс». Там сидит какой-то человек, слушает музыку, а я смотрю на него и думаю: «Вот он умеет продавать себя! А я, дурак, не могу!» Я попал в Америку, когда Голливуд начал меняться. Когда я приехал в Америку, там ещё были сильны традиции большого американского кино. Кино Форда, молодого Копполы, «Крёстный отец», «Китайский синдром» с Джейн Фондой. Это были социальные картины, которые имели смысл. А я попал в то время, когда начали появляться первые блокбастеры, то есть те картины, которые могут сделать миллиард за месяц. Материальный уровень жизни американского кинематографиста, не только режиссёра, но и осветителя, возрос в пять раз за 10 лет. Стоимость картины за 10 лет поднялась до 6 млн долларов. А потом появились «Звёздные войны», которые были сделаны за 500 миллионов. Я к чему говорю об этих цифрах? К сожалению, цифры стали играть самую большую роль не только в Америке, но и в России. Сегодня зрители интересуются в первую очередь тем, сколько денег картина собрала, и если сумма внушает доверие, тогда люди и идут на этот фильм. Во времена Тарковского никто не спрашивал, сколько стоит картина и сколько она собрала. Качество кино измерялось другими категориями. Так вот, в Голливуд пришёл мейнстрим. Когда я только приехал в Америку, , прямо на съёмочной площадке решать, что должно случиться. А я говорил: «А как же съёмочный план, бюджет фильма…», но он настаивал, говоря, что снимать нужно так же, как свои скульптуры делал Микеланджело. Но, видимо, поэтому он давно не работает в Голливуде. И сейчас он вряд ли снял бы «Крёстного отца».
– Почему?
– Потому что сейчас наступило время других героев: суперменов, айронменов, спайдерменов, трансформеров и массы разных суперменов, которые не имеют никакого отношения к реальной жизни. В 80-е годы Голливуд ушёл от американской жизни. А в 40-е, несмотря на обилие мюзиклов, там были огромного социального значения фильмы. Великие картины, которые говорили о проблемах американской жизни. Сегодня же Голливуд не хочет этим заниматься.
– А как же американское кино? Ганс Ван Сент? Джим Джармуш?
– Оно живёт вне Голливуда.
– Говорят, что в работе над картиной «Одиссея» продюсеры настаивали, чтобы вы включили в картину сцену с сиренами, и хотели пригласить на эти роли топ-моделей Наоми Кэмпбелл, Синди Кроуфорд… а вы отказались. Если это правда, почему вы так поступили?
– Синди Кроуфорд у меня пробовалась на женскую роль в «Танго и Кэш». Пришла такая девочка симпатичная с родинкой. Но играть она ничего не могла. Сцена с сиренами – одна из тех, которые снять нельзя. Вернее, можно, но всё это будет липой. Как представить пение сирен, от которых человек сходит с ума? Это хорошо в поэтическом образе. Кино – искусство вульгарное. Но самая главная проблема «Одиссеи» была не эта. Это кино было очень трудно снять, мне очень важно было сделать фильм, которому ты веришь. Это фильм-сказка. И над сказкой тоже можно плакать. И вот самая большая проблема заключалась в том, что мой сценарий не приняли. Сказали, что он плохой, и мне навязали соавтора.
– У вас есть рецепт, как снять хорошее кино?
– Дело в том, что разница между тем, чтобы снять хорошее или плохое кино, небольшая. Плохое кино снять так же трудно, как и хорошее. Нужно деньги искать, актёров нанимать, делать то же самое, что и для хорошего кино. Поэтому усилия в принципе одни и те же. Разница неуловима. И может, дело и не в том, что больше денег и артисты лучше? А всё дело в способностях художника?
Однажды я прочёл такие слова: «Коммерческое кино – это стимуляция». Есть разные фильмы: роудмуви, экшен или порнография. Когда человек смотрит фильмы подобных жанров, то это его возбуждает. Когда кончается фильм, человек уходит опустошённым. А когда мы говорим об искусстве, то после просмотра картины, наоборот, происходит духовное наполнение. После большого искусства человек уходит не опустошённым, а наполненным чем-то новым, с желанием помолчать и подумать или поругаться, но, во всяком случае, остаётся некий шлейф для любого человека, шлейф – желание думать. В то время как мы смотрим блистательно сделанного «Бэтмена», желание думать не появится. Там не над чем спорить, там нет тайны.
И ещё немаловажная деталь, которую нужно учитывать. Режиссёру нужно любить своих героев и уметь передавать это чувство зрителю. Когда это удаётся, тогда и возникает то, ради чего люди приходят в кинозалы, где нет попкорна.
