Дуэль великого поэта Пушкина и светского льва Дантеса, произошедшая в XIX веке, до сих пор будоражит воображение исследователей всего мира, с течением времени обрастая новыми, порой шокирующими фактами и предположениями. Роковой выстрел прозвучал 27 января (8 февраля по новому стилю) 1837 года. «Солнце русской поэзии» закатилось в возрасте 37 лет через 2 дня после ранения в живот, полученного на дуэли с кавалергардом.
Поэт защищал свою честь и честь жены. История, как известно, не терпит сослагательного наклонения.
Однако слишком велика и безвременна была утрата, чтобы просто смириться с ней, и пушкинисты до сих пор задаются множеством вопросов.
Главный из них — правильно ли лечили Пушкина и всё ли возможное было сделано для его спасения?
Дуэли и смерти Пушкина посвящены многочисленные исследования, среди которых наиболее известны фундаментальные работы Павла Щёголева, Бориса Шубина, Руслана Скрынникова, Викентия Вересаева. Значительно скромнее освещены медицинские аспекты, связанные с ранением, лечением и быстрой гибелью Пушкина — через 46 часов 15 минут с момента рокового поединка. Единственным документальным свидетельством течения постдуэльной болезни Пушкина являются записки врача и филолога Владимира Даля, которые тот, находясь рядом с больным, вёл с хронологической точностью. Сохранились и свидетельства очевидцев. К сожалению, история болезни поэта («скорбный лист») не велась.
Попытки оценить действия лечащих врачей предпринимались специалистами неоднократно, особенно в 1937 году в связи со 100-летием со дня гибели поэта. Большинство хирургов склонялись к тому, что медицина тех лет была бессильна помочь пострадавшему. Основной аргумент специалистов — ещё не было условий для оперативного лечения ранений брюшной полости, требующих эффективной борьбы с болью и инфекцией, из-за отсутствия в то время эфирного наркоза, антисептики, а также безопасной методики переливания крови.
Результаты исследования заведующего кафедрой госпитальной хирургии Калининского медицинского института Льва Журавского это устоявшееся мнение убедительно опровергают. В ходе многолетних изысканий профессор, праправнук Владимира Даля, на основании анализа архивных данных и изучения исторических материалов о состоянии медицины того периода сделал сенсационный вывод: у Пушкина был шанс на спасение, хирургическая наука тех лет могла ему помочь! По мнению Льва Журавского, фатальный исход дуэли определили обстоятельства, далёкие от медицины.
Автор собрал фактический материал, позволивший ему утверждать, что в 30-е годы XIX века в России уже существовала научно обоснованная хирургия, находившаяся под влиянием передовых английской и французской хирургических школ. Уже в то время в нашей стране производились сложные операции — удаление желчного пузыря, желудка, частей кишечника. Были изданы научные руководства по проведению операций, «производимых на разных местах брюха». Особенно хорошо была поставлена хирургическая помощь в клинике Медико-хирургической академии, возглавляемой Христофором Саломоном, основанной в 1806 году. Высококвалифицированные хирурги, среди которых особенно выделялся Илья Буяльский, выполняли полостные операции под опийным наркозом, интуитивно стараясь соблюдать чистоту, проводили переливания крови и внутривенное введение препаратов.
Германия приняла решение четко следовать в фарватере США и быть примерным членом НАТО, делая это в ущерб не только своим гражданам, но и экономике страны, уверен Песков.
Дуэль самых жёстких правил
Роковой для Пушкина поединок состоялся 27 января в 16.30, в 7 с половиной километрах от квартиры поэта. Оставив в стороне причины, приведшие к дуэли, однажды уже отложенной, отметим лишь, что они были настолько вескими, что Пушкин, отец четверых малолетних детей, старшему из которых было 4 года
8 месяцев, а младшему — несколько месяцев, сделал всё, чтобы она состоялась. Даже несмотря на предсказанную ему известной гадалкой Кирхгоф возможную смерть от руки блондина (а Дантес был блондином). Со слов друга поэта Сергея Соболевского, звучало пророчество так: «Он проживёт долго, если на 37-м году с ним не случится какой беды... от белого человека». Пушкин, как известно, был очень суеверен, тем более что другие предсказания Кирхгоф в отношении его жизни к тому времени уже сбылись. И он помнил об этом постоянно. Известен случай, когда поэт не позволил приятелю-блондину поддержать лестницу, на которую поднимался, чтобы достать книгу с верхней полки: «Отойди, ты меня убьёшь, ты белый!»
Более того, отправляясь на дуэль, поэт возвращается домой уже с улицы с целью поменять бекешу на шубу, хотя даже для людей не столь суеверных нет хуже приметы, чем вернуться с дороги, тем более отправляясь на столь опасное для жизни дело...
Для Александра Сергеевича это была уже не первая дуэль. Исследователи насчитали у Пушкина 15 «дел чести», правда, они в основном заканчивались миром. Бывало, дуэль носила трагикомический характер. Так, Кюхельбекер вызвал Пушкина за стихотворную шутку. Когда же он начал целиться, Пушкин крикнул его секунданту Дельвигу: «Стань на моё место, здесь безопаснее!» В этот момент пистолет дрогнул, и пуля пробила фуражку на голове Дельвига. Автор эпиграммы от выстрела отказался.
Надо заметить, современники отмечали мужественное поведение Пушкина на поединках, часто с оттенком бравады. Например, во время поединка с Зубовым в Кишинёве, он, пока в него целились, ел принесённую черешню, демонстративно сплёвывая кости. Зубов промахнулся, Пушкин вновь от выстрела отказался. И это оказалось важным и в решающий для его жизни момент.
Поэт никогда не спускал курок первым. Об этом не мог не знать Жорж Дантес, 24-летний профессиональный военный. Но сценарий последней дуэли, состоявшейся зимой 1837 года, оказался иным. Её условия были самыми жёсткими из возможных: дрались на пистолетах, расстояние между барьерами — 10 шагов. Дантес выстрелил первым за шаг до барьера. Пушкин, по одним данным, ещё не успел в полной мере занять положение — боком к противнику, по другим сведениям (их придерживается и Журавский), он занимал фронтальное положение, увеличивающее размеры мишени. Раненный в правую половину живота поэт упал лицом в снег на шинель своего секунданта Константина Данзаса (шинелями секундантов были помечены барьеры). Когда к нему вернулось сознание, он воспользовался своим правом выстрела. Лежа, опершись на левую руку, навёл пистолет, нажал на курок и легко ранил Дантеса: навылет в правую руку.
Кровь из раны Пушкина «лилась изобильно», она пропитала шинель под ним и окрасила снег. Как потом было установлено, пуля, поразившая Пушкина, миновала жизненно важные органы, пройдя ниже почки и сзади кишечника, скользнула по внутренней поверхности правой подвздошной кости, отщепляя мелкие осколки, и, раздробив крестец, застряла в нём.
Цепь роковых случайностей
Первую помощь оказать было некому — секундант не позаботился о враче. Пушкин истекал кровью, но Данзас, абсолютно растерявшийся, не пытался перевязать рану. Вместе с д,Аршиаком, секундантом Дантеса, он предпринимал бесплодные попытки, поставив раненого на ноги, вести его до саней, затем просто положил на снег. Поэт, в мокром от крови сюртуке (стрелялись без верхней одежды), лежал на снегу, в то время как разбирали изгородь, чтобы сани смогли подъехать ближе. Медленно, по очень неровной дороге, доехали до кареты, ожидавшей на всякий случай Дантеса, в которую, скрыв принадлежность её противнику, перегрузили поэта. Вместо того чтобы повернуть к Медико-хирургической академии (ныне Военно-медицинская академия им. С. Кирова. — Ред.), до которой расстояние было в 2 раза меньше, Данзас повёз тяжелораненого домой! Мучительная дорога с остановками из-за потери сознания в связи с продолжающимся кровотечением заняла полтора часа. Секундант бросился на поиски врача, после бесплодных попыток он сумел найти акушера Вильгельма фон Шольца.
4 марта сотни людей в Великобритании испугались, услышав громкий звук взрыва, раздавшийся в небе. Многие из них обратили внимание, что в этот момент под ногами затряслась земля, а дома закачались.
В итоге первый врач — хирург Карл Задлер, привезённый Шольцем, осмотрел больного около 7 часов вечера, уже успев оказать помощь Дантесу. Рана ещё кровоточила. Задлер срочно отправился за инструментами. Оставшийся доктор Шольц сказал Пушкину о серьёзности ранения, однако отметил: «Подождём, что скажут Арендт и Саломон». Как только прибыл Николай Арендт, Саломон (а по некоторым данным, и Буяльский) вместе с возвратившимся Задлером навсегда покинули квартиру поэта. Ничего не известно о том, что за хирургические инструменты были доставлены, почему они казались настолько важными Задлеру, что он отправился за ними, не дожидаясь Арендта и других старших специалистов. Журавский убеждён, что Задлер счёл обязательным немедля приготовить всё необходимое для операции, так как набор для зондирования раны был в те времена с собой у каждого практикующего врача.
Как бы то ни было, мнение ведущих хирургов Саломона и Буяльского осталось неизвестным и более они не приглашались. Руководство лечением принял на себя лейб-медик Николая I Николай Арендт. После безуспешных поисков пули зондом он признал рану смертельной и поставил больного в известность об этом. Ночью он привёз поэту записку от царя, которую дал только прочесть. Царь прощал дуэль и призывал умереть по-христиански, обещая взять на себя заботу о семье.
С раненым постоянно находились семейный врач Пушкиных Иван Спасский (терапевт и фармаколог), лечивший детей и жену, поскольку сам Пушкин практически не болел (за исключением малярии в молодости), и приехавший на следующий день близкий друг поэта доктор Владимир Даль (окулист, отошедший от медицины), некоторое время — хирург Андриевский. Они выполняли назначения лейб-медика Арендта.
Блестяще окончивший Медико-хирургическую академию доктор Арендт участвовал в войнах, оперировал на поле боя. Обладал выдающимися организаторскими способностями. В 1829 году без экзаменов стал доктором медицины, с тех же пор — консультантом Обуховской больницы. После успешного излечения от пневмонии Николая I стал лейб-хирургом. Преимущественно оперировал конечности — аневризмы, ранения кровеносных сосудов, проводил ампутации. Имел широкую частную практику: со слов современников, «некоторые годы он проводил в карете». По мнению Журавского, это не могло не сказаться на квалификации Арендта как хирурга-учёного и способствовало развитию консервативных взглядов, формированию некоего шаблона в лечении, что позволило Пирогову сказать, что «Арендт — представитель врачебного легкомыслия».
Доказательство тому — медицинские назначения раненому поэту: «холодильное» питьё, холод на живот, который сменяли припарки, каломель с беленой, касторовое масло. Больной тихо жаловался на боли, забывался на короткое время и «спешил сделать свой земной расчёт» — диктовал свои неоплаченные долги, просил за Данзаса, простил Дантеса, успокаивал и защищал жену...
Родные и друзья смирились с приговором поэту
Однако болезнь прогрессировала. «Смешно, чтобы этот вздор меня пересилил», — невнятно произнёс Александр Сергеевич, едва превозмогая нарастающую боль. Было 3 часа ночи 28 января. Он тихо подозвал слугу и попросил дать ящик письменного стола, где хранились пистолеты. Слуга исполнил его волю, но разбудил Данзаса, который отобрал оружие, уже спрятанное под одеялом. Боли становятся нестерпимыми. В 12 часов пополудни впервые даются капли опия, приносящие облегчение, а в связи с начавшимся перитонитом (воспалением брюшины) ставится «промывательное». Мучения Пушкина, имеющего повреждения костей таза, при попытке поставить «промывательное» достигли своего апогея: «Взор сделался дик, глаза были готовы выскочить из орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало» — из записей Ивана Спасского вырисовывается картина болевого шока.
Опий приносит облегчение, и Пушкин спешит увидеть жену, благословить детей, попрощаться с друзьями. Назначаются пиявки на живот в количестве 25 штук. Наступает мнимое улучшение: боли меньше, пульс — лучше, однако уже в полночь состояние ухудшается, через несколько часов — вновь пиявки на живот, каломель без эффекта. Утром больной «истаивает» (со слов Даля), у него высокая температура, ослабление пульса, стынут конечности. Пушкин в полубреду, боль сменилась страшной тоской. 29 января в 2 часа 45 минут пополудни А.С. Пушкин тихо скончался. Последние слова его были: «Жизнь кончена. Трудно дышать».
Сегодня многое из того, о чём идёт речь, стало классикой. Но исследователю не дают покоя многие обстоятельства. Лев Журавский не может понять, почему лучшие хирурги устраняются в первые же часы болезни, почему раненому настойчиво внушается мысль о скорой смерти, новые перспективные методы лечения — переливание жидкостей и крови — не используются, хотя в то время был широко известен факт спасения жизни переливанием крови, проведённым в 1832 году акушером Вольфом певице Вяльцевой, погибавшей от послеродового кровотечения. Не применяются для спасения поэта сердечные и укрепляющие средства. Больной не спит, но ему не назначается снотворное. Вызывают недоумение и назначения пиявок на фоне кровопотери, составившей, по подсчётам Ундермана, до 2 литров. Больной оставался на неудобном ложе — диване, без сестры милосердия (раненый поэт в основном обслуживал себя сам: сам переоделся, сам брал лёд и воду, ставил и снимал пиявок).
Удивляет и спешное, на дому, вскрытие тела. Причём неизвестно, кто и в каком помещении квартиры его производили: через 45 минут после смерти тело Пушкина было вынесено в переднюю, а кабинет опечатан. Протокола вскрытия не велось, остались лишь записки Даля, который записал либо то, что видел сам, либо с чужих слов.
Исследователь приходит к выводу: гибель Пушкина была связана не только с огнестрельным повреждением тела, но и с той обстановкой, в которой он находился после дуэли. Медицинская помощь раненому поэту значительно отставала от уровня передовой отечественной хирургической науки тех лет, в возможном по тому времени лечении имели место серьёзные недостатки и упущения. Родные и друзья не проявили решимости в борьбе за жизнь поэта, смирились с приговором, не обратились к решительным действиям, пусть рискованным, но дающим шанс на спасение. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, но как жаль...
