На прошлой неделе похоронили Олега Лундстрема — великого музыканта, личность планетарного масштаба, народного артиста России, человека-джаз. Через полгода ему исполнилось бы 90. Но увы... Родом Лундстрем из Читы, где упокоены два его деда — действительный статский советник, учёный-лесовод Франц Карлович и Пётр Валуев. Второй дед был народовольцем, готовившим со своими единомышленниками неудавшееся покушение на Александра III. За это его приговорили к смертной казни, но потом заменили пожизненной каторгой. В Чите родилась и мама Олега Леонидовича. В 1921 году его отец получил приглашение работать на КВЖД, и семья переехала в Харбин.
С Олегом Леонидовичем я встречался неоднократно, когда-то мы были соседями по загородным домам. Мне всё казалось, что люди, перешагнувшие 80-летний рубеж, проживут и до 100. И я особо не торопился беспокоить великого соседа своими журналистскими наскоками. Теперь же очень жалею. Потому что Лундстрем был кладезем уникальной информации не только о музыке, но и обо всём, что вмещал в себя ХХ век. Вот фрагменты наших разговоров.
– Появление на свет вашего оркестра вы считаете случайностью или, простите, исторической неизбежностью?
— Случайностью, но, как говорится, всё, что решается наверху, неизбежно и у нас на земле. Просто однажды в Харбине я зашёл в маленький магазинчик грампластинок за новинками модного тогда фокстрота. И что вы думаете, купленная мной пластинка с записью никому ещё не известного оркестра американца Дюка Эллингтона перевернула мою жизнь. Было это в 1934 году. Я заболел Эллингтоном. Захотелось создать нечто подобно-коллективное. А уже в 1941 году мои оркестранты обратились в советское посольство с заявлением отправить их на фронт, воевать с Гитлером. Но получили отказ. И мы продолжали работать, играть.
— Я как-то спросил композитора Александра Журбина, что это за «Интерлюдия», которую у нас иногда исполняли по радио. И он мне популярно объяснил, что именно с неё началась слава оркестра Лундстрема. Это так?
— «Интерлюдия» была нашей первой работой, принёсшей известность ансамблю. Я написал её в 1945 году в Шанхае при необычных обстоятельствах. Мы праздновали победу над милитаристской Японией вместе с союзнической американской аудиторией. Неподдельный патриотизм членов моего оркестра восставал против чужеземной, хотя и любимой музыки западных джазменов. Произведения же Скрябина, Рахманинова и других наших видных русских композиторов не подходили для исполнения составом биг-бенда. Что же играть? Как быть? И экспромтом написанная мной и разученная «Интерлюдия» была принята на ура. Чуть позже мы получили визы на въезд в СССР и поначалу поселились в небольшом волжском городке Зеленодольске, а потом переехали в Казань.
— Выходит, что знаменитый слоган хрущёвско-стиляжной эпохи «Сегодня он танцует джаз, а завтра родину продаст» в вашем случае не подходит?
— Да. Нашим джазовым оркестром мы как бы купили приют на Родине.
— Ваш оркестр занесён в Книгу рекордов Гиннесса. За что, интересно?!
— За самое длительное в истории существование единого состава оркестра. Смотрите, если вспомнить наши музыкальные коллективы, то большинство из них, и даже более известных, чем наш, сгинули куда-то по самым разным причинам. Вспомним Утёсова, Цфасмана, Эдди Рознера... А мы всё тащимся и тащимся по жизни. Я этому всему не удивляюсь, ведь речь идёт не о творческом процессе, а только лишь о состоянии здоровья оркестрантов. Допустим, помри я лет 20 назад, как, к великому сожалению, мой младший брат-саксофонист, то никакого рекорда не было бы в помине.
Кстати, составители этой Книги Гиннесса много лет прочёсывали весь мир, изучая оркестры планеты. И вот сделали вывод: мы самые древние. Прямо ископаемые какие-то.
В России хотят позволить нетерпеливым покупателям употреблять продукты в магазинах в пищу до того, как они были оплачены на кассе. Это касается только товаров, имеющих упаковку и фиксированную цену – на весовую продукцию такая опция распространяться не будет.
— Олег Леонидович, что же это за штука такая, джаз, заполонивший мир и для миллионов меломанов отодвинувший в сторону другие популярнейшие виды и жанры музыкального искусства?
— Когда великому джазмену господину Эллингтону задали такой же вопрос, он ответил: «Что такое джаз, не знаю, но я всегда старался сделать лучшее, что могу». И через паузу добавил: «Вы знаете, ведь вся классическая музыка и музыка джаза говорят, в сущности, об одном и том же, о вечных человеческих чувствах. Только на разных языках».
Хотите ещё пример. Один знаменитый американский оркестр любит играть мою пьесу «В горах Грузии». Они считают эту музыку шедевром. Но ведь странно, как это — медленная грузинская колыбельная мелодия в джазовой интерпретации? У нас ведь шлягер — это шумная, весёлая, озорная музыка, а в Америке — когда зал затихает и слышно полёт мухи. Я считаю себя сторонником теории Глинки, который говорил, что музыку сочиняет народ, а мы, композиторы, её только аранжируем. Я горжусь, что наша русская симфоническая музыка — великая, и мало кто задумывался, что её рождение было равносильно взрыву бомбы. Все думали, Моцарт, Бетховен, Бах — это гении. Что может дать нищая Россия, страна закрепощённых крестьян? А тут вдруг и впрямь — взрыв бомбы. «Могучая кучка» — Глинка, Даргомыжский, Чайковский... Вся Европа проспала рождение великой русской культуры. И вот сегодня мы понимаем, что наша музыкальная культура вечна ещё и потому, что в ней появился джаз.
— Но, как известно, он родился в Америке и считается символом их культуры...
— Да, конечно, джаз возник в США, на него до поры до времени обращали мало внимания из-за трений между цветными и белыми. Но именно цветные сделали огромное дело, открыли новый жанр на основе англо-протестантских хоралов, которые они по-своему оформили и назвали спиричуэлсами.
— А как вы оцениваете искусство «великого саксофониста» господина Билла Клинтона? Слышали, как он играет?
— Ещё бы! Когда он приезжал в Москву, то Министерство культуры просило мой оркестр поприветствовать американского президента. Было это в небольшом зале Кремля. Мы даже специально для этого события заготовили последнюю вещь Эллингтона. Причём решили поозорничать и задумали половину пьесы отдать на исполнение Клинтону. Получилось блестяще. Когда мы отыграли программу, то два президента, Клинтон и Путин, не зашли, а взбежали на сцену и начали меня обнимать. Особенный восторг выразил Клинтон. Он говорил Путину: «Ты сам не понимаешь, какой замечательный у тебя оркестр!» И стал всем жать руки. Мои музыканты их до сих пор не моют. Шучу.
— Кстати, об американском джазе. В чём секрет долголетия знаменитой музыкальной комедии «В джазе только девушки»? В музыке или в игре и песне Мэрилин Монро?
— Думаю, что в равной мере: и Монро, и великий Гленн Миллер гениальны. Они сумели совершенно интуитивно предугадать приоритет лёгкой музыки, любимой публикой, и особенно молодёжью. А ведь восприятие музыки молодыми, как ни странно, за века не изменилось. Сейчас уже генетически доказано, что со времени Древнего Египта, Китая и Индии количество серого и белого вещества в мозге человека такое же, как и много тысячелетий назад. То есть восприятие это широко и многообразно — от традиционного до авангардного.
— Известно, что ваша сложная биография связана с эмиграцией, с Шанхаем и какой-то отрезок времени вы общались с Александром Вертинским. О нём уже много написано и сказано, но всё-таки каким вы запомнили великого певца?
— Да, конечно, мы много общались, и конечно, Вертинский великий артист, но вся его беда в том, что он не был понятен иностранцам. Его песни не для англичан и китайцев, хотя и те и другие отдавали должное его мастерству. Наверное, свою роль сыграла и политика: всё-таки человек приехал в чужую страну. Он любил Россию и не мыслил себя без неё. Он рвался в Москву, где когда-то учился в одном классе с Молотовым. Вертинский — единственный человек среди всей эмиграции, решивший написать ему письмо, в котором пожаловался на свою скитальческую жизнь. Он говорил, что хотел бы умереть на Родине. И он получил въездную визу, хотя шла война, и никто, кроме него, такой чести не удостоился. О нём ходили всякие легенды, что он, дескать, столько привёз в Россию имущества, что ахнула вся Москва. На самом же деле чуть ли не вся советская колония в Шанхае попросила его передать родным посылки. И он исполнил все просьбы.
В харьковском СИЗО скончался американский блогер Гонсало Лира
— Олег Леонидович, простите за резкий переход от одного кумира к другому. Я знаю, что недалеко от вас в соседнем переулке живёт певец Валерий Леонтьев. А с ним-то общаетесь?
— Тут у нас в народе это местечко называют переулком Леонтьева. Но я с ним не общаюсь, потому что мы не знакомы. Да и говорят, что он уже свою дачу продал и много времени проводит в Штатах. Здесь же рядом до недавних пор жил и Андрей Макаревич*. Первый раз я услышал его группу ещё на уровне самодеятельности в клубе электролампового завода. Я сразу сказал тогда, что это единственный джаз-роковый коллектив, который наверняка выдвинется. Меня спросили: «А почему вы так считаете?» — и я ответил: «Потому что я слышу сочетание современной молодёжной музыки с содержательными текстами. А такой тандем пропасть не может».
— Со вкусом у вас, дорогой мэтр, всё в порядке. А как у вас с чувством страха за себя? Как вы всё-таки смогли выжить в то время, когда джаз считался у нас почти запрещённым, а люди, занимающиеся «этим», — чуть ли не предателями Родины?
— Я, как ни странно, никогда не чувствовал идеологического нажима. Меня спрашивали: ну почему же, ведь в 1947 году, когда я приехал в Россию, был расформирован Государственный джазовый оркестр Цфасмана. Я отвечал, что никогда не следил, кого расформировали, а кого нет. Как-то к нам в коллектив приехал министерский начальник и сказал: «Выяснилось, что джаз народу не нужен». Многие считали, что мы на грани самоубийства.
— А сейчас вы кризиса в зрителе не испытываете?
— Что такое кризис? Скажем, на наши концерты перестали ходить простые слушатели, а ходят только «новые русские», которые якобы не прочь приобщиться к культуре. Это он и есть.
— А кем вы всё-таки были до музыкальной карьеры? У вас есть какая-то иная профессия, ремесло, ну, со времён юности?
— В Маньчжурии я окончил три курса электромеханического института, два года работал в слесарных мастерских и особенно хорошо освоил зубило. Однажды инструктор меня укорил: «Куда ты смотришь? Не на руку надо смотреть, а на зубило». Я отвлёкся — и долбанул по руке. Инструктор успокоил: «Ничего-ничего, привыкнешь». Он, конечно же, не знал, что я тогда учился играть на скрипке.
— Здесь в Валентиновке (где происходил разговор. — Ф.М.) такое знатное местечко, прямо райский уголок, даже детишки-ангелочки порхают по саду. Наверное, ваши внуки?
— Это внуки моего родного брата. Я им двоюродный дедушка. Они называют меня по-украински — дида, потому что во мне течёт украинская кровь. Мой дед — внучатый племянник Тараса Шевченко... На этой даче я живу с 1964-го. До меня её занимала певица Изабелла Юрьева, которая и построила дачу в 1938 году на участке МХАТа.
— Я вижу, вы иногда прогуливаетесь один. Нелегко это в вашем возрасте. Без подмоги, без жены.
— Да, иногда бывает грустно. Моя жена, с которой мы прожили почти полвека вместе, не так давно ушла из жизни. Собирались золотую свадьбу сыграть, но не пришлось.
- *
- Андрей Макаревич внесен Минюстом в реестр физических лиц, признанных иностранными агентами
