Он из той редкой породы людей, которые не чураются выражать собственную точку зрения, даже если она идёт вразрез с официальной. «Неудобный человек», актёр Басилашвили ещё при перестройке побывал народным депутатом. И сегодня он не остаётся в стороне от главных политических событий страны.
– Олег Валерианович, вы известный защитник демократии. Но не кажется ли вам, что чиновники порой забывают о том, какая эпоха сейчас на дворе. То один выступает за возвращение цензуры, то другой настойчиво советует не выпускать в прокат фильм о жизни провинции. А на прошлой неделе и вовсе депутат призвал учинить уголовный (!) процесс над режиссёром, поставившим оперу Вагнера.
– У меня просто волосы дыбом встают от того, что приходится слышать. Но я знаю одно: какие бы времена ни наступали, нельзя сдаваться. Как в «Римской комедии» у Зорина поэт говорит императору: «Слово – это всего-навсего звук. Тебе-то чего бояться моих стихов». А император ему возражает: «Да, пока этот звук не подхватят!» Потому задача каждого мыслящего человека – не молчать.
– А разве услышат?
– Услышат! Вспомнить тот же «Охта-Центр». Сначала нас было пять человек, которые опубликовали открытые письма президенту – Слонимский, Кушнер, Шевчук, Сокуров и я. Затем было письмо к президенту, под которым подписались уже около 90 человек. На первый митинг против строительства «Охта-Центра» пришли 250 человек. На второй – 2 тысячи. И здесь власти насторожились. Я дважды беседовал с Матвиенко. Вместе с Сокуровым ходил к ней и пытался объяснить, почему мы против. И мне кажется, что ветер подул в другую сторону под влиянием наших действий.
– На гребне этой волны вы не так давно высказали свои опасения и в отношении Украины. Дескать, любое вмешательство российских властей будет воспринято предвзято. В ответ вас обвинили чуть ли не в предательстве…
– Да, а на полу туалета Киевского вокзала какие-то активисты приклеили мой портрет.
– И вот главный вопрос: тогда к чему все эти призывы, если диалог не получается?
– Недовольные будут всегда. Я ещё в бытность свою народным депутатом наслушался реплик – прямых или подспудных – вроде «жидовская морда». Правда, говорили ещё «грузинская морда». И обещали растереть бэтээрами по стенкам, так что я ко всему привык. И точно знаю, что такая реакция возникает только тогда, когда человек чувствует себя неправым.
А в данном случае эта ругань свидетельствует о том, что человек, который прочёл моё интервью, был задет, а фактов, которые он мог бы противопоставить мне, у него нет. Вот и всё.
– Вы заговорили о временах перестройки. А помните, как жилось тогда? Ведь тогда впервые за многие годы главной эмоцией в обществе стала надежда на скорые перемены к лучшему.
– Ну как же без надежды… Хотя, признаться, быстро стало казаться, что все необходимые перемены произойдут ещё очень не скоро. Помню, как в 1991 году на Васильевском спуске при свете луны стояла огромная чёрная толпа, а из кузова грузовика Анпилов орал в матюгальник: «Завтра! Все! Приносите оружие, у кого нет – топоры, да просто вбейте гвозди в палки – вот вам и пика! Будем штурмовать Кремль, будем брать власть! Милиция на нашей стороне – правда, милиция?! А?!»
И раздавался одобрительный гул толпы, возгласы: «Правильно! Вешать их! Дерьмократы!..» Мне становилось дурно. Откуда в людях столько ненависти!
Погода в Дубае нормализовалась, на улице вновь светит солнце, и в аэропорт направились те, кто из-за проливных дождей не смог улететь домой. Однако люди вновь столкнулись со сложностями.
– Вы, кажется, именно в ту пору принимали участие в Съезде народных депутатов?
– Да. И те страшные картины у меня до сих пор перед глазами. Перед гостиницей «Россия» – газон, на котором сотни лачужек, шалашей и палаток. В них – пострадавшие от неправедных судов, нищие, полусумасшедшие... Повсюду плакаты, неграмотно требующие, обвиняющие, умоляющие. Беженцы из Ферганы, турки-месхетинцы, русские из Прибалтики, Азербайджана. Грязь, вонь, сидят на земле, на ящиках, тут же портреты Ельцина: «Да-да-нет-да!»
– Ваша речь на том съезде недавно облетела соцсети – очень убедительно вы говорите о культуре, морали и нравственности.
– Серьёзно? Не знал об этом.
– Впрочем, правильных слов звучало тогда много. А вам приходилось ощущать свой реальный вклад?
– Как вам сказать… Однажды по пути из Кремля в гостиницу передо мной возник какой-то несчастный исхудавший человек: «Олег Валерианович, помогите!» И рассказывает свою историю: «Я из Баку. Со мной – больная старуха мать, жена с маленьким ребёнком, мать жены. Мы после раздела Союза вынуждены были бежать из Азербайджана. Нам дали временное жильё в пансионате под Москвой, сейчас переселяют в деревню. Помилуйте, какая деревня?! Две больные старухи, маленький ребёнок. Это же гибель!»
Объясняю ему, что прекрасно понимаю его положение, сочувствую всем сердцем, но помочь никак не могу, к стыду своему. Он начинает по новой. Я пытаюсь уйти. И вдруг он говорит: «Олег Валерианович, вы любите Маяковского, я знаю! Я слушал вас! Ради памяти Владимира Владимировича, помогите! Я его племянник!» Стоп. Ещё один «сын лейтенанта Шмидта»? Вполне возможно… Но если всё-таки нет? Человек называет свою фамилию, имя, год рождения, объясняет родство, даёт документы. Я бросаюсь в Музей Маяковского. К директору. Вместе выясняем: всё точно. Есть такой племянник! Внучатый, кажется…
Мчусь к Попову, председателю Моссовета. В те святые времена народный депутат имел право входа в любой кабинет, к любому чиновнику, вплоть до президента. Всё объяснил ему. И Попов – спасибо! – даёт разрешение племяннику Маяковского на получение квартиры. И семья Маяковского получила наконец квартиру в Москве. Дай им всем бог счастья!
– А всё-таки что заставляло вас, популярного артиста, принимать участие в судьбе родины?
– Я и сам многократно задавал себе этот вопрос. В своё время я долго не мог понять, почему мой Андрей в «Трёх сёстрах», узнав о предстоящей дуэли бретёра Солёного с полуслепым Тузенбахом, то есть фактически о предстоящем его убийстве, не побежал в полицию, не расстроил этой дуэли?! Ведь Солёный в лицо Андрею заявляет: «Я подстрелю его, как вальдшнепа!» Товстоногов это так комментировал: «А Андрей не побежал! Не побежал, понимаэтэ? Ужас от услышанного породил в нём не желание сорваться с места и расстроить дуэль, а философские размышления о трагизме нашей жизни, о собственной трагической судьбе… о прекрасном будущем, которое придёт, но придёт как-то само по себе… Это паралич! Паралич воли, понимаэтэ? Вот в чём наша беда!»
Вот я и попытался – вместе с моими друзьями – убрать зло, погубившее более 60 млн граждан СССР, поставившее страну на грань исчезновения. Руководило нами одно желание: сделать жизнь лучше, свободнее, богаче в результате! Дать человеку возможность почувствовать себя хозяином своей судьбы.
– Как вам удаётся совмещать активную гражданскую позицию и не менее активную работу в театре и кино?
– Ответ простой. Я как-то спросил у Товстоногова, что такое современный артист? И он сказал: «Чем активнее гражданская позиция актёра, тем он современнее и тем легче ему играть. Потому что у него существуют по поводу любого события свои чувства, свои переживания. У него есть своя позиция, во имя чего он выходит на сцену». Вот и всё.
