Алексей Козлов: Жить белой вороной нелегко в любые времена

В этом году ему уже стукнет 79, а кто их даст? На заре девятого десятка Алексей Козлов по-прежнему бодр и энергичен. Всё так же даёт концерты, пишет статьи о музыке и всём на свете и рулит джаз-клубом своего имени. Откуда столько силы? Такая уж у него недюжинная натура. Нонконформист и бунтарь по жизни, он не пасовал перед трудностями, ни когда уже стал знаменитым, ни до того, когда только учился извлекать из недр старого, найденного в подсобке института саксофона джазовые звуки. А играть джаз в СССР было всё равно что копать себе могилу или пилить сук, на котором сидишь. «Музыка толстых» в стране победившего социализма считалась чуть ли не орудием капиталистической пропаганды, а джазмены соответственно идеологическими диверсантами. Для того чтобы в такой обстановке не просто давать концерты, а стать первым русским саксофонистом, признанным за Западе, требовалось быть действительно великим музыкантом. Или, говоря иначе, Козловым.

– Если судить по анкете, Алексей Семёнов*ич, происхождение у вас хоть и не рабоче-крестьянское, но всё же и не аристократическое. Откуда взялась в московском студенте эта, цитируя вас, «тотальная ненависть ко всему советскому»?

– Она действительно появилась ещё в годы юности, когда человеку, особенно фанатично настроенному, свойственны крайности, тем более что всё это касалось меня не абстрактно, а практически. Мне ведь ничего не давали делать в области джаза, а без него я не мыслил своего существования. И неправда, что в Советском Союзе все были «пламенными комсомольцами». Влившись в студенческую столичную среду, я очень быстро встретил таких, кто думал так же, как и я. Собираясь на квартирах, мы в узком кругу обсуждали всё то враньё, которым нас пичкали в газетах и по радио. Конечно, настоящая правда была за семью печатями, поэтому приходилось пользоваться слухами. Так, например, только из народной молвы было известно, что творилось в Будапеште в 1956 году. Зато позже, уже работая в отделе теории дизайна ВНИИ технической эстетики, я получил доступ к реальной информации о проблемах в советской экономике. Вот тогда-то мне и стало ясно, что СССР – это жалкий дряхлеющий старик, у которого накопились неразрешимые проблемы.

– С таким знанием, как сказали бы сегодня, пора валить…

– Знаете, у меня, наоборот, стало зарождаться чувство жалости к этому старику монстру. А потом это чувство каким-то образом постепенно объединилось с любовью к великой имперской России, её культуре. Именно это удержало меня от эмиграции, хотя в поздний период существования Советского Союза за рубеж уже уезжали многие. Я просто не мог представить себе, как это – жить не там, где родился. И ещё на меня оказало влияние отношение Василия Аксёнова к советской власти, которую он простил, несмотря на все страдания, которые ему пришлось перенести. Незадолго до его ухода из жизни я даже написал статью под названием «Мудрость всепрощения».

– Вернёмся всё же к джазу. Для советского общества он был музыкой чуждой. Причём одни не принимали его, поскольку сам дух джаза предполагает свободу, а другие – потому что понимание джаза всё-таки требует уровня культуры повыше мещанского. Сегодня вроде бы и свобода есть, и музыку любую скачать можно, а джаз всё равно не в моде. Что опять не так с обществом?

– В определённом смысле структура общества не меняется в принципе, будь оно хоть демократическим, хоть тоталитарным. И негативное отношение к джазу присутствовало и в одном, и в другом. В Советском Союзе говорили, что «от саксофона до ножа один шаг», в фашистской Германии его прямо называли «музыкой недочеловеков». Только мало кто помнит, какой ещё большей по масштабам травле подвергся джаз в «демократической» Америке начала XX века. Тогда правящая элита этого государства – так называемые ВАСПы, не признававшие за полноценных граждан ни негров, ни итальянцев, ни латиносов, ни ирландцев, ни евреев, – относилась с крайней ненавистью к этому новому виду музыки, вышедшему из социальных низов. Такие всемирно известные люди, как Генри Форд или Томас Эдисон, даже создали специальные фонды по борьбе с джазовыми танцами, а во многих штатах джазовые заведения были официально запрещены. А в СССР хрущёвско-брежневских времён вы не найдёте законов или указов по поводу запрета чего-либо. КПСС нагло заявляла на международной арене, что в СССР ничто не запрещено. Одновременно всем, кто занимался чем-то нежелательным, в частности джазом, просто не давали ни выступать с концертами, ни появляться на телевидении, ни записывать пластинки. Культурная политика тех времён была подлой и трусливой.

– А кого вообще можно назвать культурным человеком?

– Ого, вопросец. Однозначно это не определишь. Хотя есть один пример… Когда я был студентом в 50-е годы, мы нередко собирались в компании где-нибудь на квартире, главным образом чтобы завести новые знакомства, «закадрить» новых «чувих». Так вот в те времена огромное значение имел фактор речи. Даже если девушка («кадр») внешне была привлекательной (то есть «годилась»), то, если она как-то не так произносила некоторые слова (библиотека, портфель) или употребляла специфические простонародные выражения, интерес к ней тут же пропадал. Становилось досадно. В наше время тоже есть слова, по произношению которых можно определить, насколько образован и интеллигентен человек. Например, «каталог», «красивей», «позвонишь» – правильная постановка ударения в них разделяет людей на «своих» и «чужих». Казалось бы, пустяк, но когда неправильная речь перестаёт считаться в обществе постыдным качеством, да ещё и просматривается в речи телекомментаторов, то это много говорит о будущем такого общества.

– А разве стиляги 50-х сами являлись образцом красноречия? Тоже разговаривали не на языке Пушкина, в фильме Тодоровского сленг тех времён хорошо показан.

– Во-первых, школьники сталинских времён получали первоклассное образование и говорили на языке Пушкина и Грибоедова. Но в узком кругу «отщепенцев», к которому я принадлежал, мы общались на своём языке. Где каждое бытовое слово было зашифровано. А смысл шифровки был вполне функционален – чтобы не было понятно родителям, учителям, милиционерам и вообще «жлобам». Например, «шузы», «клифт», «лажа», «клёвый», «берлять», «сурлять», «лабать» и т.д. Так и образовался язык, пользоваться которым имели право «свои», те, кто сильно рисковал в жизни. Да и было нас всего-то несколько десятков человек на всю Москву. А наш язык был сродни блатной фене, на которой «ботали» уголовники. Позже некоторые такие словечки стали модными в среде обычной советской молодёжи. И звучало это достаточно пошло. А я почувствовал, что нас как бы обокрали. Во-вторых, что касается фильма «Стиляги», то, когда я его посмотрел, он вызвал у меня недоумение. Он полностью дезинформировал людей о том времени. «Брод» практически закончился в 1953 году, когда никакого рок-н-ролла ещё в помине не было. Мы танцевали на подпольных вечеринках («процессах») буги-вуги или джиттербаг. Рок-н-ролл вошёл в моду после фестиваля 1957 года, когда травля на стиляг практически закончилась. В хрущёвские времена быть «отщепенцем» было уже не так рискованно. Поэтому, когда меня пригласили быть консультантом на съёмках «Стиляг», я, только узнав, о чём будет фильм, сразу же отказался.

– Выходя на «Бродвей» в узких брюках и туфлях на толстой подошве, в толпе одинаково одетых советских граждан, вы выглядели пришельцем из другого мира. Тяжело было быть не таким, как все? Сегодня жить белой вороной было бы проще?..

– Поверьте, жить белой вороной нелегко в любые времена.

– Почти два года назад в Москве открылся музыкальный Клуб Алексея Козлова. Довольны результатами его развития? Всё получается так, как задумывали?

– В общем-то доволен. Теперь можно уже смело говорить: клуб стал уникальным явлением в музыкальной жизни страны. Каждый день идут концерты, выступают отечественные и мировые звёзды. Более того, всё происходящее на сцене можно смотреть онлайн прямо на экране компьютера. Ведь наша главная задача – как можно больше людей познакомить с настоящей качественной музыкой.

*

Семёнов Алексей Владимирович внесен Минюстом в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента