Сергей Шнуров: Для русского человека политика – это похмелье

Одно имя Сергея Шнурова способно собрать аудиторию Политехнического. Когда-то там яблоку негде было упасть на выступлениях Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко и Беллы Ахмадулиной, но времена переменились. Сейчас общее внимание приковывает человек, сделавший ставку на скандал. А разве ещё чем-то сейчас можно привлечь внимание зрителя? Именно так рассуждали организаторы публичной беседы со Шнуровым «От первого лица» и сделали ставку на эпатаж. Но уже с самого начала беседы все поняли, что просчитались. Организаторы были слишком легкомысленны, аудиторию, по словам модератора проекта Татьяны Малкиной, представляли мутанты, в хорошем смысле слова. И между ними был искренний, думающий человек – Сергей Шнуров. Его ответы были глубже поверхностных и дежурных вопросов, которые выбирал модератор. Поэтому на них и сосредоточимся.

–Рока в нашей стране никогда не было. И даже не мелькало ничего. А если и что мелькало, не заметил. Я всю жизнь играл рок-н-ролльные рифы, которые звучали в 70–80-е годы в школьных ансамблях. И вообще, я занимаюсь протестной музыкой.

Какой пример я подаю молодёжи? А почему вы решили, что я подаю ей пример и молодёжь на меня смотрит? Молодёжь вообще ни на кого не смотрит. А от слов своих я не отказываюсь и отказываться не собираюсь.

«Химкинский лес» наездом вряд ли можно назвать. Я пою от себя и лишь гипотетически рассматриваю ситуацию «А не спеть ли мне?». Это, кстати, цитата. А цитат в этой песне очень много. И поэтому «Лес» не такая прямолинейная песня, как её восприняло гражданское общество.

Что такое гражданское общество – я не знаю. И вообще, мне кажется, когда человек выходит на политическую арену, всегда присутствует некий политический камуфляж, а истинные политические цели спрятаны за странными политическими лозунгами. Это относится ко всем людям с политического олимпа.

Я никогда в этом театре не работал. Я – последователь доктора Хауса и, как и он, лечу людей.

Периодически задаю себе вопросы, как я живу и что делаю, вру ли я себе и если вру, то как с этим уживаюсь. Ответственность у меня есть, но я как-то сам с собой решаю эти вопросы.

Когда есть сцена, есть и игра. Чем и занимается вся наша политическая элита. Почему мне туда не хочется? Потому что у меня ощущение, что я присутствую на ёлке и мне показывают спектакль.

Если я ребёнок, который не проводит границу между сценой и жизнью, то выбегаю к охотнику и прошу его в зайку не стрелять, то пусть мне и дальше показывают спектакль. Надо лишь помнить, что к реальной жизни это имеет косвенное отношение. И это не мой путь, хотя я хорошо помню мальчиков и девочек из первых рядов, которые выбегают и спасают зайчиков.

Для меня настоящая жизнь – это то, что проводит границу между жизнью и смертью. Это или похмелье, когда меркнет свет в глазах, а ты просыпаешься с сожалением. Или любовь – а это чувство, пожалуй, посильнее похмелья будет. По степени близости к смерти.

Хочу ли я участвовать в балагане гражданского общества? Как бы я ни открещивался от этого, я всё равно участвую. Я задействован в каких-то социальных движениях, к сожалению. А мне бы хотелось быть в стороне и вообще даже не разговаривать на эти темы и не отвечать на подобные вопросы, а и дальше сочинять свои матерные частушки к своей радости и радости следующих поколений.

Когда мне хотелось нажраться, я всегда нажирался, и у меня выбора не было, с чего начинать. Всё в этой ситуации зависит от ситуации и душевного состояния. Выпьешь, бывает, стопочку и думаешь, что отпустит. Ан нет… Только через два дня понимаешь, что стопкой всё не ограничилось. Дело в том, что для русского человека политика – это похмелье. Оно у нас длится с 1917 года. Выпили раз, погуляли чуть-чуть, а похмелье до сих пор. Так что все остальные пьянки – это детский сад.

Моё глубокое убеждение, что мир вообще страшен. Мы приходим в этот мир с болью и кровью и уходим тоже все так же. И политикой эти проблемы не решаются. Они находятся в совершенно другой области – человеческих отношениях, и главные здесь две категории – добро и зло. Хотя все люди, которые приходят в эту жизнь, особенно в политику, говорят: «Мы сделаем этот мир лучше» И ведь ни одного чувака не было, который, придя в политику, сказал бы: «Братцы, я вам сделаю хуже». Не было ни одного. Но все всегда делают плохо.

Мне кажется, что проблемы добра и зла не будут решаться, сколько бы мы с вами об этом ни говорили. Прежде всего не будет меняться отношение к старикам. Мы живём от 20 до 40. Это те годы, когда мы интересны и наши поступки находятся в центре событий. До 20 мы ещё маленькие. После 40, ну, хорошо, после 50 мы уже никому не интересные старики. Жизнь закончена – и всё, до свидания. От этого идут все наши проблемы. Мы ведь и сами к старикам так относимся. И к детям точно так же, наплевательски. Об этом многие говорят, но говорить и что-либо делать – это разные вещи, как мне кажется.

Петь со сцены могут многие, а вот заниматься совершенствованием налоговой системы вряд ли кто может. Написал ли я песню на эту тему? Да. «Полный п….ц» называется.

В отличие от политиков я реально не понимаю, как здесь жить. Я не понимаю, как я буду стариться в этой стране. Но я понимаю, что мне здесь будет жить всё хуже и хуже. И ещё я хорошо представляю, сколько мне отложит Пенсионный фонд. Это будет сумма, над которой будет неизвестно, то ли смеяться, то ли плакать. Я понимаю, что все мы находимся в каком-то замкнутом кругу. Мы прекрасно видим все проблемы и язвы нашей страны, все прекрасно понимают, что болит. Мы диагноз ставим безошибочно. Но что с этим делать, никто не знает.

Хотелось ли мне, чтобы что-то в нашей жизни изменилось? В последний раз мне хотелось в 1991 году, а потом перехотелось. Спросите, как будут жить наши дети? Отвечу: мне их жаль. Наша жизнь ужасна, и этот ужас от невозможности пути. Видимо, нам предложена самая последняя модель пешеходной дорожки. Мы в клетке, из которой нет выхода.

В моей жизни были примеры – все они из недавней истории России, – когда клетку эту раскачивали. В 1991 году даже её раскрыли и выбежали. А потом оказалось, что выбежали в никуда. И вроде бы что-то изменили, а на самом деле у меня глубокое убеждение, что все остались там же, как и психология советского человека внутри каждого из нас. Остался и ужас бытия, он ведь никак не связан со сменой политических ситуаций в стране.

Главное и, наверное, единственное достижение событий 1991 года – сейчас читать можно всё, что захочешь. Даже Ходорковского*. Предвижу вопрос о Ходорковском. Как я к нему отношусь? Я не знаю, что с ним. Но по-человечески я бы его отпустил, даже несмотря на то, что совершил он что-то. Про возвращение ему компании «ЮКОС» – не знаю. Мне никогда не приходилось отнимать такие дорогие игрушки. Даже в детском саду. Поэтому не знаю, вопрос явно не ко мне. Хотя задуматься тут можно. Был бы ЮКОС, не отдал бы, конечно. Но ведь его уже нет. История эта туманная, и то, что пишут одни издания, опровергают другие. Я поэтому не могу прийти ни к какой точке зрения. К сожалению или к счастью.

Что такое гражданское общество? Не знаю, что это такое. Так же, как не знаю, кто такие инопланетяне. И тех и других мне никогда не приходилось видеть. И надежды увидеть совсем нет.

Думаю, что в ближайшее время честные выборы в России невозможны. Да и не нужны. Хотя этот вопрос не ко мне. Но сугубо лично я считаю, что выбор страны очевиден. Разве непонятно, что наш сегодняшний выбор – это Стас Михайлов. Вы говорите, что это коммерческий проект? Но фильм «Звёздные войны» тоже коммерческий проект, но проект отличный! Может быть, это дело вкуса. Но мне кажется, всё, что в нём есть, – сплошной диссонанс: от подачи материала до манеры одеваться. Меня напрягает, когда я слышу какую-то корявинку, ерундовинку, если, конечно, это не является творческой задачей. А у Михайлова – сплошная ерундовинка.

Я говорю о своих ощущениях в мире, где я родился и где мне суждено умереть. Говорят, что у нас нет национальной идеи, а патриотизм нужно воспитывать. Это глупое решение, патриотизм невозможно привить каким-то искусственным способом. И вообще, думаю, что этот момент был упущен. Как и национальная идея, сверху не спускается. В Америке – всё понятно. Их национальная идея формулируется просто: «Из грязи в князи». А у нас такого нет.

Высоцкий сказал, что настоящие поэты умирают рано. Когда мне стукнуло 32 года, я подумал, что всё мною сделано и мне, видимо, пора. И я прилагал большие усилия, но ничего не вышло. Значит, я не настоящий поэт.

Для многих молодых людей эмиграция – выход. Будь я помоложе, честно, я б уезжал отсюда. И хотя везде нет совершенства, я предпочёл бы жить там, где гораздо теплее.

*

Ходорковский Михаил Борисович внесен Минюстом в реестр физических лиц, признанных иностранными агентами