29 марта в Нижнем Новгороде прошёл санкционированный митинг против правового беспредела в деле о расследовании гибели шести военнослужащих на полигоне в Мулино Нижегородской области. ЧП при уничтожении боеприпасов в воинских частях стали печальной приметой последних лет. Расследования идут, суды выносят свои вердикты, эксперты пишут заключения, а солдаты продолжают гибнуть. Замкнутый круг, в котором постоянно побеждает смерть.
На нижней фотографии – солдаты срочной службы мотострелковой дивизии 9-го отдельного батальона Мулинского гарнизона. Все улыбаются: конец апреля, ещё немного – и долгожданный дембель.
Через неделю шестерых из этих ребят – Александра Бирюкова, Валерия Нецветова, Александра Нехочина, Дмитрия Петелина, Евгения Кузнецова, Александра Маслова – уже не будет в живых.
Выжившие Константин Мазанкин, Алексей Иванов и Дмитрий Дербишев навсегда останутся инвалидами.
Из материалов уголовного дела. 2 мая 2012 года группа подрывных работ войсковой части 54046, которой руководил старший лейтенант Сергей Сидоров, выдвинулась на полигоне 3-го Центрального научно-исследовательского института Минобороны для уничтожения партии списанных противотанковых управляемых ракет «Фаланга». Во время проведения работ произошёл взрыв. 12 марта 2014 года Нижегородский военный суд вынес Сидорову приговор. Старшего лейтенанта признали виновным в халатности, по неосторожности повлёкшей смерть двух и более лиц. По мнению суда, Сидоров не разъяснил призывникам правила выгрузки и укладки боеприпасов, технику безопасности и порядок действий в критической ситуации. За это он должен провести в колонии-поселении четыре с половиной года.
Казалось бы, дело закончено, виновный осуждён. Однако случилось невероятное: матери погибших категорически не согласились с приговором и встали на защиту Сергея Сидорова. Убитые горем женщины уверены: ответственность за смерть их сыновей лежит на совести совсем других людей. И если справедливость не восторжествует, то трагедия, случившаяся на Нижегородском полигоне, окажется далеко не последней.
«Пакетик – это всё, что осталось от сына»
В тот день, 2 мая, Елена Нехочина не находила себе места. Сын Саша через две недели должен был наконец вернуться домой. Елена решила позвонить сыну, узнать, что приготовить к его приезду. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – ответила трубка. После четырёх часов нервного ожидания Елена узнала из новостей: на полигоне, где служит сын, произошёл взрыв.
…Елена уже не помнит, как они с мужем собрались и поехали в Володарск на опознание.
«Троих ребят похоронили сразу, 7 мая. А моего Сашу и ещё двоих – только 21 июня, – вспоминает Елена Нехочина. – Пришлось проводить экспертизу ДНК – настолько тела мальчиков были изуродованы. После процедуры опознания (меня туда не пустили) муж сказал, что от сына осталась только половина… При этом лицо было совершенно не повреждено. С опознанием остальных ребят было сложнее. Маме Димы Петелина просто пакетик передали. Практически ничего от мальчика не осталось, поэтому хоронили в цинковых гробах. Я похоронила Сашу на Николо-Архангельском кладбище, оно недалеко от нашего дома. На следующий день он мне приснился и сказал: «Мама, не верь никому, мы ни в чём не виноваты».
Сразу после трагедии на место происшествия выехала экспертная комиссия во главе с начальником экспертно-криминалистического центра ГУ МВД России по Нижегородской области Романом Пузовым. Он сразу же определил: «Снаряд сработал в руках у солдата. Налицо классическая картина минно-взрывной травмы».
Однако заместитель тогдашнего главы Минобороны Сердюкова генерал Дмитрий Булгаков посчитал иначе. Роман Пузов признался мне в разговоре, что на него оказывалось беспрецедентное давление, но он отказался свидетельствовать против истины. Тогда в Министерстве обороны спешно начали искать другого эксперта. Говорят, подбирал его лично Булгаков. В своём заключении эксперт Сергей Колотушкин доказывал, что взрыв произошёл из-за сбрасывания снаряда на землю одним из военнослужащих. Иных версий он не рассматривал. Вскоре, правда, выяснилось: Колотушкин был вовсе не военным экспертом, а сотрудником УВД Хабаровского края. Первичную подготовку по направлению взрывотехнических экспертиз он проходил аж в 1995 году. Согласно приказу МВД РФ от 14.01.2005 уровень профессиональной подготовки эксперта должен подтверждаться каждые пять лет. Людмила Бирюкова, мать погибшего, вспоминает: «Мы попросили у этого эксперта удостоверение. Предъявить его он нам не смог. То есть, как мы считаем, этот человек не обладал достаточной квалификацией. Более того, не имел права выносить экспертное заключение».
Когда матери погибших и покалеченных бойцов поняли, что их детей уже назначили виновными, они решили действовать самостоятельно. Целью их жизни стало докопаться до истины, дойти хоть до самого министра обороны и доказать: не их погибшие дети виновны в случившемся. Проблема – в снаряде сорокалетней давности, ликвидацией которого должны были заниматься специалисты, а не солдаты-срочники.
Снаряд сорокалетней выдержки
«Эксперт, которого мы привлекли, сделал заключение, которое опровергало все версии Колотушкина, – рассказывает Елена Нехочина. – Во-первых, снаряд непонятно, где и как хранился. Во-вторых, во время утилизации из него не извлекли самоликвидатор. В-третьих, это были первые, экспериментальные птуры 1971 года, и не исключено, что в снаряде имелся какой-то дефект. В-четвёртых, перед ликвидацией снаряды перевозили по разбитым дорогам, на большой скорости, в ненадлежащих условиях. Однако эти доводы были судом проигнорированы».
А ещё эксперт, к которому обратились женщины, дал простое и страшное объяснение случившемуся: , знакомые с устройством данного снаряда и потому способные выполнить работу более квалифицированно. Существует даже федеральная целевая программа по промышленной утилизации вооружения и военной техники, на которую выделяются огромные деньги. Однако военное командование поручает заниматься уничтожением отслуживших своё боеприпасов солдатам. В чём же причина такой настойчивости?
Оказывается, за пять лет Российская армия должна ликвидировать 42 тыс. вагонов устаревшего вооружения. Среди них 30 тыс. вагонов ракет и боеприпасов, 10 тыс. вагонов устаревших образцов вооружения и боевой техники, в основном танков, боевых машин и бронетранспортёров, а также 2 тыс. вагонов стрелкового оружия. И военные начали работать по «ускоренной программе».
Специалистов в этой области было очень мало. Так что солдаты-срочники оказались весьма кстати…
После суда я связалась с Сергеем Сидоровым. «Все ребята, состоявшие в моей группе, были очень аккуратными и исполнительными, – поделился он. – Но срок их обучения перед началом работ составлял всего две недели. Можно ли воспитать за это время грамотного специалиста? Я, например, учился в инженерном училище пять лет. Что именно произошло с этим снарядом, который был произведён ещё в 1971 году, как он хранился и что с ним за 40 лет могло произойти – никто не знает и разбираться в этом вопросе не желает. Доводы независимого эксперта тоже никто слушать не хочет. Снаряд не интересует ровным счётом никого. Причину с самого начала упорно искали только в нас. Сейчас вот меня сделали крайним, даже придумали версию о том, что я куда-то якобы «отлучился» во время работ. Но это не так! И спасибо мамам погибших ребят, которые добиваются справедливости.
В Министерстве обороны за всё это время меня никто не поддержал».
Министерство держит оборону
То, что прошли матери погибших солдат в поисках справедливости, выдержит не всякий мужчина. На свои деньги они наняли адвоката, писали одну апелляцию за другой, встречались с прокурорами, но как будто стена встала между ними и справедливостью. В конце концов, как признаются женщины, один из ответственных работников проговорился: «У нас приказ Министерства обороны. Всё должно выглядеть так, как описал их эксперт…» В Министерстве обороны им отказали в приёме. Их боялись принимать, потому что понимали: этим женщинам больше нечего терять, и они пойдут до конца.
В компенсации морального ущерба мамам погибших также отказали. Всем, за исключением одной, которая согласилась с доводами эксперта Колотушкина о виновности в случившемся самих бойцов – деньги ей выплатила войсковая часть. «Мы же, остальные пять мам, принципиально подаём исковые заявления к Министерству обороны. Потому что именно это ведомство отдавало приказ, который привёл к гибели наших детей, – поясняет Елена Нехочина. – На такой же принципиальной позиции стоят и родители оставшихся в живых бойцов. Хотя все они нуждаются в серьёзном лечении. У Димы Дербишева не приживаются импланты, двое других ребят теряют слух, у Алёши Иванова – осколок в головном мозге, и операция предстоит настолько дорогостоящая и тяжёлая, что родители с ужасом о ней думают», – рассказывает Нехочина.
Общаясь с мамами погибших, я старалась понять, что ими движет – ведь детей уже не вернёшь… Желание восстановить справедливость? Спасти память своего ребёнка от дурной славы? Всё это так. Но главное – это страх за других мальчишек, которые могут оказаться в подобной ситуации. Ведь работы по уничтожению ветхих боеприпасов продолжаются, и нет гарантий, что везде со снарядами имеют дело специалисты. А это значит, что каждый солдат-срочник, которого в любой момент могут привлечь к реализации федеральной программы, – потенциальный смертник.