« Очень мощное животное » Армен Борисович Джигарханян рассуждает о том, почему политика – интимный процесс и почему нынешний кризис полезен для театра.
–Армен Борисович, на дворе кризис, все вокруг переживают, тревожатся, что будет завтра. А как вам самому, не страшно?
– Я пока никаких перемен не заметил. Мы по-прежнему играем при полных залах. Даже больше тебе скажу: любые социальные потрясения повышают интерес к искусству. Я 60 лет работаю в театре и твёрдо знаю: когда у публики болит душа, она с удовольствием ходит в театры, кино, музеи... Замечательно сказал Ницше: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины». Гениальная фраза!
– Если так, то театрам точно бояться нечего…
– Попробую объяснить… Лично я в кризис не верю. Меня, конечно же, засмеют, но я говорю о своих собственных ощущениях. Просто у меня такое впечатление, будто людей нарочно заставляют следить за курсом валют, беспокоиться о колебаниях цен на нефть, ссылаются на санкции, чтобы отвлечь от чего-то другого, более важного. А мы, развесив уши, слушаем эту белиберду. Вот и всё.
Однако для учреждений культуры кризис всё-таки опасен. Когда истерия тотально охватывает все слои общества, обязательно находятся люди, которые с высоких трибун начинают кричать: «У нас слишком много затрат. Сокращайте расходы на театр! Переводите театр на самоокупаемость!» А для культуры это гибель, поскольку любой мало-мальски грамотный человек знает, что сама она окупать себя не может. Она окупается в другом – в менталитете, в нравственности, в уровне образования нации…
Ген советского человека
– Сейчас признаком времени стал настойчивый поиск внешнего врага, все рассуждают о мировом заговоре против России. У вас, как известно, есть дом в США. Вас подобные разговоры не беспокоят?
– Меня беспокоит лишь то, что времена, которые, казалось бы, остались далеко позади, вновь повторяются. Я понимаю, что всё это большая политика и что ни от меня, ни от вас здесь ничего не зависит. Но лично я испытываю дискомфорт, когда мне с экрана телевизора указывают, с кем следует дружить, а от кого держаться на расстоянии. В замечательной пьесе о Моцарте «Амадеус» есть сцена, когда король, прослушав оперу, говорит: «Моцарт, всё хорошо, но, по-моему, много звуков». На что Моцарт отвечает, что звуков ровно столько, сколько должно быть. Вот это потрясающая фраза. Я понимаю её так: не лезь не в своё дело, товарищ король. Потому что про музыку и количество звуков Моцарт знает лучше тебя.
– Пытались как-то разобраться в этом вопросе?
– Нет, зачем? Я же понимаю, что политика – это не менее интимный процесс, чем создание спектакля. И сколько ни стремись, истину ты никогда не узнаешь. Поэтому лучше заниматься своим делом и не тратить время на выяснение причин. Есть общечеловеческая боль, есть Чехов, Шекспир, Достоевский. А всё остальное – частности.
Китаю могла бы принадлежать решающая роль в том, что касается разрешения конфликта на Украине, с учётом связывающих Пекин с Москвой близких отношений.
– Вы всегда так считали?
– Нет, увы. Я понял это лишь с годами. Ген советского человека, к сожалению, долго во мне сидел.
– Что же его изменило, вытравило?
– Причин много. Одна из них, например, такая. Однажды на фестивале в Белграде я вместе со своими коллегами жил в одной гостинице с Бертолуччи, привезшим на фестиваль поразительно глубокий фильм «Двадцатый век». И в один из вечеров Эмиль Лотяну, Владимир Мотыль и я оказались за общим столом с итальянским кинорежиссёром и во время беседы спросили, какое, на его взгляд, самое значительное, самое великое и невероятное событие ХХ века. Мы, конечно, были уверены, что этот художник, запечатлевший социальные потрясения нашего столетия, ответит: «Октябрьская революция». Он же, не задумываясь, сказал: «Сексуальная революция». И продолжил мысль: главный конфликт всего общества – это конфликт, который заложен внутри человека, конфликт его биологии и разума, души. Вот из него и рождаются все остальные – социальные, политические, психологические, нравственные и другие.
Я был потрясён! Я ведь думал точно так же, но в силу своего советского воспитания и определённой духовной зажатости боялся развивать эту мысль.
– То есть ген «хомо советикус» сказался и здесь?
– Разумеется. Мы были очень зажаты и несвободны в своих мыслях. Но та встреча многое во мне изменила. Надо же, как всё просто!
Позже, кстати (открываю секрет), я в собственных ролях много опирался на это суждение. Физиология играет огромную роль в искусстве и в театре в особенности. Один исследователь Шекспира пишет, что «Виндзорские проказницы» – комедия толстого человека (Фальстаф), а «Гамлет» – трагедия толстого человека. Казалось бы, какая странная характеристика Гамлета! Но оказывается, эту роль Шекспир на самом деле писал для своего друга, человека довольно плотного телосложения.
«Я человек абсолютно счастливый»
– Хочу вернуться к вашей фразе о том, что ни у кого на поводу идти нельзя. Это ведь красиво звучит, когда прожил большую жизнь и ни от кого не зависишь, но вы же застали те времена, когда каждый в той или иной степени должен был идти на поводу у партии и правительства.
– Да, но сопротивление всё равно ведь было. Вот я вспоминаю такой случай. Однажды в махровые советские времена во время гастролей я присутствовал на приёме у диктатора Румынии Николае Чаушеску. Это был очень пышный загородный приём, и когда вождь прибыл – все резко двинулись к нему навстречу. А мне в этой толпе было неуютно. И я отошёл в сторону. Думаю: значит, не судьба нам увидеться. Но вдруг появились какие-то люди и повели меня к месту, где было написано: «Джигарханян». Я не раз об этом думал. Стало быть, в тот момент эти загадочные силы помогли прийти мне «к самому себе», к этой надписи: «Джигарханян».
– То есть вы счастливый человек? Спрашиваю потому, что многие ваши коллеги никак не могут как раз «прийти к самому себе»: бравируют собственной славой, на ходу меняют убеждения, лишь бы остаться любимчиками народа.
– Я абсолютно счастливый. А о том, как сохранить зрительскую любовь, я никогда не думал. На сцене делал только то, что лично мне нравится, либо отказывался от ролей. Ведь высшее счастье для человека – жить себе в удовольствие. А то, что это понравилось и тысячам людей, для меня уже вопрос второстепенный.
Мне один человек, имея в виду мои работы в кино, сказал: «Ты очень мощное животное». Мне очень это понравилось. Лучший комплимент. Значит, нюх у меня есть. Хотя не могу сказать, что не ошибаюсь в людях. Я же снялся в 300 фильмах. Значит, имел как минимум 600 партнёров, 300 режиссёров, 300 операторов. Столько людей мимо меня прошло! Конечно, не у всех получались хорошие работы, уроды выходили. И что, мне теперь за ними с винтовкой бежать? Спокойнее надо ко всему относиться.
– Помню документальный фильм, в котором вы говорите, что искусство – это очень интимный процесс.
– Конечно, только так. Иначе никакого энергообмена не произойдёт. Когда я был школьником, химик на уроке соединял порошки белого и зелёного цвета и у него получался порошок голубого цвета. Такие процессы происходят в природе: вода превращается в лёд или в пар. Химические реакции происходят и в людях. На мой взгляд, для актёра это единственная питательная среда. Помню, однажды я играл Ленина и вдруг почувствовал, что волнуюсь не меньше, чем играя медведя в сказке. Потому что так устроен театр.
