Его имя давно стало синонимом праздника. И успеха. Став знаменитым в 29 лет, автор первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика» сделал блестящую музыкальную карьеру. В Америке его окрестили русским Бернстайном, в России — Мистером Мюзиклом. Он живёт на две страны, состоит в пяти творческих союзах и везде стремится достичь совершенства: композитор и пианист, постановщик и продюсер, писатель и философ Александр Журбин дважды попадал в Книгу рекордов Гиннесса.
В этом году российский Мистер Мюзикл отмечает сразу несколько юбилеев: 60 лет со дня рождения, 50 — со времени создания первого музыкального сочинения, 40 — творческой деятельности, 30 — рок-оперы «Орфей и Эвридика» и 25 — работы в кино. Фестиваль «Пять юбилеев Александра Журбина» откроется 14 октября и пройдёт на лучших концертных и театральных площадках Москвы. Накануне грандиозной премьеры маэстро любезно принял обозревателя «Версии» в своей просторной московской квартире.
— Александр Борисович, вы только что из Америки. В Россию надолго?
— Большую часть времени я провожу в Москве, хотя в Нью-Йорке остались много друзей, квартира, загородная дача. Но в России у меня сейчас гораздо больше точек творческого приложения. Мне очень нравится, что здесь появился огромный интерес к музыкальному театру, к музыке вообще. Как композитора, который в первую очередь пишет для музыкального театра, меня это не может не радовать. Хотя у меня такое чувство, словно я и не уезжал вовсе. За те годы, что я провёл в Америке, многие мои сочинения звучали в России, шли фильмы с моей музыкой.
— Двенадцать лет жизни в Америке что-то вам дали?
— Я научился толерантности. Для меня лучше фальшивая американская улыбка, чем грубое русское «вас здесь не стояло». До сих пор не могу к этому привыкнуть.
— А в творческом плане американский период — шаг вперёд или назад?
— Известным американским композитором я не стал, но ни одной секунды не жалею о проведённых в Америке годах, потому что они открыли для меня много совершенно нового, чего я никогда бы не узнал, живя в России. Мой взгляд на мир стал гораздо более красочным, объёмным, стереофоническим. Нью-Йорк собрал лучшие силы российской интеллигенции: Барышникова, Шемякина, Неизвестного. И я благодарен судьбе, что мне довелось общаться с такими людьми. А ещё в Америке я открыл в себе новые возможности. Приехав в Нью-Йорк после успеха, богатства, славы в России, я был никем. Пришлось начинать всё сначала. Жизнь научила многому: играть на рояле, заниматься аранжировкой чужой музыки, быть радиожурналистом (Журбин работал на радио «Свобода». — Авт.) и продюсером.
— Об организованном вами в Нью-Йорке русском театре, в котором играли уехавшие в Америку звёзды ранга Елены Соловей, до сих пор ходят легенды. Как и о другом вашем детище — американском фестивале российского кино. Какова судьба этих проектов?
— Фестиваль российских фильмов существует до сих пор, но уже без меня. А музыкального театра «Блуждающие звёзды» больше нет. Девять лет мы ставили постановки, делали новые спектакли. Фактически этот театр был моим частным и существовал на мои деньги, которых никогда не было много. Я постоянно пытался найти спонсоров. Но потом я устал от этой бесконечной борьбы. Я понял, что в оставшийся период жизни в первую очередь мне нужно думать о своём собственном творчестве, а не устраивать промоушен чужих спектаклей и фильмов.
— В Америке у вас шло несколько музыкальных спектаклей. Разве это не успех?
Турецким отелям не удаётся получить плату за размещение российских путешественников в связи с платёжными проблемами, вызванными введёнными против РФ санкциями.
— Все они шли не на Бродвее. Стать композитором, который пишет музыку по-американски, мне не удалось. Чем бы я ни занимался — театром, музыкой, кино, журналистикой, — всё это так или иначе было связано с Россией, с русским языком, культурой. Если я хорошо говорю по-английски, это ещё ничего не значит.
— Но какие-то ваши проекты в Америке идут?
— Для меня сейчас самый главный проект — это «Чайка» (речь об американской постановке оперетты по одноимённой пьесе Чехова, написанной Журбиным для московского театра «Школа современной пьесы». — Авт.). Я как раз приехал с американской премьеры этого спектакля.
— И чья «Чайка» лучше — наша или американская?
— Должен признать, американцы оказались на высоте. Всё-таки в жанре мюзикла они умеют то, что нашим артистам пока не под силу. У нас ведь как: если артист хорошо играет, то не умеет петь, и наоборот. В Америке практически все артисты умеют петь, танцевать и играть. И делают это очень здорово.
В России жанру мюзикла вообще непросто приходится. Особенно после трагедии «Норд-Оста» — единственного, на мой взгляд, русского мюзикла, который имел все шансы заработать не только признание публики, но и коммерческий успех. Захватом заложников в театральном центре на Дубровке чеченцы подорвали репутацию этого жанра. Он стал ассоциироваться у многих с чувством страха. Но, надеюсь, это преходящее явление. Наступит время, когда жанр мюзикла станет популярным, появятся два-три человека, которые заставят мир говорить о том, что русский мюзикл не стыдно поставить и на Бродвее. Увы, пока такого прецедента не было.
— О вашей работоспособности ходят легенды. Говорят, вы трудитесь по 18 часов в день...
— Я много работаю, когда есть работа. Всё-таки композитор сейчас трудится в основном по заказу. Есть заданный образ. И есть срок.
— А как же вдохновение?
— Оно приходит к тем, кто работает. Пишу я, кстати, очень быстро, без инструмента — обычной ручкой. И практически без черновиков. Компьютер не использую, потому что это приводит к использованию готовых структур. А мне хочется сочинять оригинальную музыку.
— Понятие музыкальной моды для вас существует?
— Если под модой понимать современное звучание, ритм, тембровые одежды, тогда — конечно. Но специально быть модным я никогда не стараюсь. Хотя, не спорю, когда пишу музыку, конечно, хочу, чтобы мои спектакли ставились, а музыку слушали. Я не тот упёртый композитор, который пишет в стол. Никогда не скрывал: музыка для меня не только любимое занятие, но и то, чем я зарабатываю на жизнь. По случаю мне приходится писать разные вещи. Звонят, например, из Омска и просят написать гимн области, присылают стихи. Почему бы и не согласиться?
— А отказы случаются?
— А как же! Недавно, например, мне предложили написать музыку к фильму про чеченскую войну. Когда я прочитал сценарий, он мне не понравился, какой-то он чернушный, псевдопатриотический: русские там все молодцы, а все чеченцы — сплошь мерзавцы. Я отказался. Между прочим, я и про Коммунистическую партию в своё время песен не писал, чем очень горжусь. Была одна вещь к 100-летию Ленина, довольно забавная. И то не про вождя, а про человека, который с ним общался. Совсем без подобных сочинений, сами понимаете, в то время было нельзя. Но я никогда не писал ничего такого, за что мне было бы стыдно.
— Широкий зритель знает вас в основном по музыке так называемого лёгкого жанра. Не обидно для серьёзного композитора? Ведь в вашем творческом активе — и оратории, и симфонии, и концерты.
— (Вздыхает.) Я с этим давно уже смирился. Хотя основные творческие силы трачу как раз на серьёзную музыку. Но, видно, время сейчас такое. Не только у нас, но и в Америке сокращается число людей, интересующихся серьёзной музыкой. В индустриальном обществе, в которое мы медленно, но верно вступаем, искусство вообще представляет собой крайне малый сегмент жизни. Его либо не замечают, либо относятся к нему крайне потребительски. Бороться с этим невозможно. С этим нужно как-то жить.
— С удивлением узнала, что вы — член пяти творческих союзов. В том числе Союза писателей и журналистов (на счету Журбина множество статей и три книги. — Авт.). Откуда у композитора страсть к слову?
— Наверное, всё началось с моей страсти к чтению. Кому я всегда завидовал — это писателям. Мне кажется, это самое удивительное на свете — создавать свою реальность, придумывать целый мир с огромным количеством героев, которые живут заданной тобою жизнью. Кстати, я до сих пор являюсь страстным читателем. У меня огромная библиотека. Я в курсе всех литературных новинок. И очень горжусь, что многих своих любимых авторов сделал своими соавторами — Шекспира, Достоевского, Брехта, Набокова, Манна.
— И кто на очереди?
— Задумок много, но я не хотел бы пока о них распространяться. Могу сказать только, что, несмотря на предфестивальную суматоху, закончил новый мюзикл и уже начинаю писать новый, есть интересная работа в кино.
— И мечты о собственной телепередаче. Это на вас так участие в телеигре «Что? Где? Когда?» повлияло? Кстати, как поживает ваша команда?
— (Улыбается.) Команда поживает хорошо. И на одном из моих юбилейных вечеров должна участвовать в полном составе. Мы даже специальный номер подготовили. А по поводу телепередачи планы у меня действительно есть. Не потому, что рвусь к славе. Славы мне и так достаточно. Просто хочется в каком-то смысле стать просветителем, рассказать русским людям о том, что такое настоящий американский мюзикл, эстрада. Вот только не могу пока найти канал и продюсера, которые бы за этот телепроект взялись.
— Не сомневаюсь, что они найдутся. Сил-то на всё хватит?
— Надеюсь. Я всегда делаю только то, что мне хочется и нравится. Считаю, что творческий человек сегодня вообще должен обозначать своё присутствие: в Интернете, на телевидении, на радио, в газетах, виртуально присутствовать в российской культуре. Однажды я уже исчез на 12 лет. Повторять эту ошибку больше не хочется.
