В Москве, по статистике, 1800 граждан, доживших до 100 лет. Тех, кто дотянул до 105-летней отметки, — единицы. Среди моих собеседников оказался, что называется, живым-здоровым, редкостно памятливым, умным, абсолютно с современным чувством юмора Борис Ефимович Ефимов. Он — один из самых известных в нашей стране и за её пределами карикатуристов-художников, Герой, лауреат, академик... Овеян славой, любовью своих почитателей, лаской и вниманием родных и близких, сам отвечает на все телефонные поздравительные звонки, и нас он принял у себя дома.
– Ну, что же, будем чокнутые, — произнёс воодушевлённый Борис Ефимович, когда мы разлили по рюмашечкам принесённую нами эксклюзивную хванчкару. — Не зря Иосиф Виссарионович любил именно это вино. Только, ребята, прошу вас не спрашивать, почему он меня не сгноил в лагерях. И ещё, если зададите вопрос, почему я так долго живу, отвечу коротко и исчерпывающе: а чёрт его знает. Мне вот-вот стукнет 105 годков. И это не моя заслуга, потому что сам я для этого ничего особо выдающегося не сделал. Можете мне поверить, но это факт. Реальный. Потрогайте меня: да, это я, родившийся... ой, забыл, какого числа...
— 28 сентября, Борис Ефимович, — подсказываю я. — Так как всё же вы дожили до 105?
- Вообще, я считаю, что делаю бо-о-льшую ошибку, что так долго живу. Но это уже не в моей власти. Не могу же я повеситься... Ну да ладно, если серьёзно, то я и правду себе удивляюсь: чего только со мной не было. До сих пор не пойму, зачем мне надо было многое видеть и знать. Есть вещи, о которых не то что говорить, вспоминать не хочется.
— Понимаю вас, но всё-таки вам столько всего пришлось увидеть и пережить. Вы лично знали советского классика Владимира Маяковского. Его жизнь — это трагедия или апофеоз выражения в стихах советской сущности?..
— Ну что вы, конечно, судьба Маяковского трагична. Хотя он был так знаменит, популярен, любим...
— Когда он умер, говорят, вся Москва пришла попрощаться с любимым поэтом. Вы там тоже были?
— Конечно. Но самое интересное, что я был последним, кто видел Маяковского. Я оказался среди родственников поэта, получивших пропуска в крематорий. Прошёл я туда вместе со своим братом Михаилом Кольцовым, которому в силу его общественного положения была всюду открыта дорога. Я спустился вниз, прильнул к одному из глазков и прямо перед собой увидел гроб. Маяковский выглядел очень хорошо, как будто только что уснул. Как раз перед смертью он отрастил шевелюру. Я своими глазами увидел и считаю это фактом своей биографии, как тело загорелось синим пламенем. Поскольку голова Владимира Владимировича была ближе к огню, она сразу и вспыхнула.
— Это страшное воспоминание. Вообще, в вашей жизни хватает ужасов. Вот ваша профессия художника-карикатуриста, как мне кажется, в сталинские времена была очень рисковой. Не так ли?
— Во многом — да. Помню, в один из весенних дней 1947-го мне позвонил главный редактор «Известий» Леонид Фёдорович Ильичёв. «Вам, Ефимов, нужно завтра к 10 часам утра быть в ЦК партии, — сказал он. — Там будет проводиться дискуссия по книге Александрова о западноевропейской философии». Я удивился: какое отношение я имею к философии? Моя задача водить карандашом или кистью по бумаге. Но в ЦК, конечно же, приехал. Там меня сразу же отправили в кабинет к Жданову — члену Политбюро, тогда главному идеологу власти. Он спросил меня: «Вы читали в газетах сообщение о военном проникновении американцев в Арктику под надуманным предлогом русской опасности? Товарищ Сталин сказал, что это дело «надо бить смехом». Он просил меня лично, чтобы вы нарисовали карикатуру на эту тему. Надо высмеять генерала Эйзенхауэра и его вояк».
Борис Корчевников, оказавшийся в свежем санкционом списке Зеленского, рассказал, что запрет на въезд в Украину у него был с 2014 года, однако это не мешало ему приезжать в страну.
Я приехал домой и решил, что за пару-тройку дней выполню заказ. На следующий день утром сделал эскиз и решил немного отдохнуть. Вдруг зазвонил телефон: «Это товарищ Ефимов? Ждите у аппарата. С вами будет говорить товарищ Сталин». Я невольно вытянулся по струнке. Услышал знакомый тихий голос: «С вами вчера говорил товарищ Жданов об одной сатире? Понимаете, о чём я спрашиваю?» — «Понимаю, товарищ Сталин». — «Вы там изобразите одну персону. Догадываетесь, о ком я говорю?» — «Да, товарищ Сталин». — «Личность эта должна быть вооружённой до зубов. А теперь ответьте, когда мы можем получить эту штуку?» — «Мне товарищ Жданов, — отвечаю я, — сказал, чтобы я не торо...» Сталин прервал меня: «Мы хотим получить рисунок сегодня. К 6 часам».
Связь оборвалась, я был весь мокрый. Взглянул на часы. До указанного Сталиным срока оставалось два с половиной часа. Бросился к рабочему столу. В голове копошились мрачные мысли: а что, если не успею, два с половиной часа — это не так много... Что тогда?
Но карикатуру я успел нарисовать точно в отведённое вождём время. На другой день её опубликовали в «Правде». Я потом много раз задавался вопросом: а что, если бы не успел или работа не понравилась?..
— А нынче профессия карикатуриста актуальна или нет, как вы считаете?
— Всё зависит от требований эпохи, от времени, в котором живём. Ну а что касается меня, сегодня в силу своего возраста и обстоятельств я не являюсь художником, который должен к вечеру нарисовать что-то на злобу дня.
— Раньше вы быстро реагировали. Что называется, утром — событие, вечером — карикатура.
— Мне, конечно, было приятно, это меня творчески подстёгивало, когда ко мне домой присылали курьера за готовой продукцией — карикатурой на какой-нибудь факт тогдашней жизни. Но хорошо, если я сам понимал, что рисовать. Ведь часто мне заказывали темы из «Правды» или из Кремля.
— Простите, если бы вам приказали карикатурно изобразить «ставшего» врагом народа вашего родного брата Михаила Кольцова? Вы бы откликнулись на эту злобу дня?
— Ой-ой, тяжёлый вопрос. (Молчит.) Давайте расскажу об этом хронологически. Началось с того, что в Большом театре на оперу «Садко» в царскую ложу возле сцены приехали Сталин, Молотов, Ворошилов и другие партийные деятели. На спектакле присутствовал и Миша, сидевший в партере. Сталин его заметил и велел позвать. Брат вошёл в ложу Сталина, его пригласили сесть. На руководителе страны тогда был странный прикид: короткие сапоги и поверх них незаправленные штаны. Ещё Миша заметил, что Сталину вставили золотые зубы. Поначалу брат помалкивал и слушал оперу. А Сталин в это время пребывал в добром расположении духа, он острил, шутил. Но недолго. Мише запомнился такой эпизод. К генералиссимусу все обращались «товарищ Сталин». А Ворошилов задал какой-то вопрос так: «Скажи, пожалуйста, Иосиф Виссарионович». Сталин как-то нехорошо на него посмотрел и отрезал: «Ты почему меня обругал?» Ворошилов смутился. После Сталин обратился к брату: «Товарищ Кольцов, вы бы не хотели сделать писательской братии доклад о выходе в свет Краткой истории партии?» «Конечно, — ответил Миша, — сделаю».
— И что случилось потом?
— Через пару дней в Центральном доме литераторов яблоку негде было упасть. Кольцов незадолго до этого вернулся из Испании, в прессе печатался его испанский дневник, и брат был овеян легендарной славой. Михаил сделал яркий и интересный доклад. Когда всё закончилось, я позвал его к себе домой на чай с пирожными. Миша ответил: «О, это неплохо, но у меня в редакции ещё есть дела». И мы расстались. Как оказалось, навсегда.
— В тот день его и арестовали?
— Да. Как потом мне рассказала его секретарша, Михаил зашёл к себе в кабинет, снял пальто и попросил: «Тамарочка, будьте так добры, приготовьте стакан чаю, да покрепче. А я пока зайду к Ровинскому». Это был его заместитель. «Через несколько минут Михаил Ефимович, — вспоминала Тамара, — вернулся очень бледный. Оделся и пошёл к выходу. Я спросила: «А чай?» Кольцов ответил: «Всё потом». И куда-то ушёл. Потом появились люди с ордером на арест. Он был подписан Берией. Михаил Ефимович взялся за телефон, чтобы, вероятно, позвонить Сталину, но ему не дали. «Там знают», — металлическим голосом известил один из «гостей»...
— Что же было с вами после случившегося?
— Я был сам не свой. Казалось, что себе уже не принадлежу. В голове была одна мысль: вот-вот придут за мной. Я не ночевал дома, звонил жене. Мы договорились: если она отвечает «Алло», значит, всё спокойно, если — «Слушаю», значит, дома чекисты. И я нервно вслушивался в интонации. Ещё перевёл деньги со сберкнижки на счета супруги и родителей, переписал имущество, подготовил маму к возможному известию. Но за мной не пришли. Как я узнал позже, Сталин сказал: «Ефимова не трогать».
— Я знаю, что одна из ваших работ послужила причиной официальной ноты протеста.
— Да. Было такое. Карикатура изображала тогдашнего министра иностранных дел Великобритании Чемберлена и польского маршала Пилсудского. На рисунке были театр и мои герои в ложе. А на сцене стоял литовский премьер Вольдемарас. Он держал в руках лист бумаги с надписью: «Приговор по казни четырёх литовских коммунистов приведён в исполнение». Так вот Чемберлен на меня смертельно обиделся и приказал послать в Москву ноту протеста.
— Борис Ефимович, вы довольно рано сблизились со многими великими личностями вашей эпохи, с некоторыми были накоротке. Сегодня вы сами стали легендой, вы Герой Социалистического Труда...
— Мне импонирует то, что это звание я получил от первого Президента СССР Горбачёва. Этот человек заслуживает всяческих похвал и глубокого уважения. Мне кажется, что именно Михаил Сергеевич избавил нас от страха ядерной войны. До него ведь только и говорили: «Лишь бы не было атомной войны».
— Представляю, сколько за жизнь у вас собралось наград. Скажите, а на доме в Киеве, где вы 105 лет назад родились, есть о вас памятная табличка?
— Нет, доски пока нет. И, думаю (смеётся), мне надо по этому поводу пожаловаться в Страсбург. Ну да ладно, хватит разговоров, давайте ещё по маленькой...
