Для Романа Виктюка никогда не существовало запретных тем в искусстве. Театр переживал не самые лёгкие времена, сменялись эпохи, но режиссёр находил способ сказать о своей гражданской боли, не прибегая к языку плаката.
–Роман Григорьевич, начну с наболевшего. Почему сфера культуры, которая, казалось бы, должна объединять людей, напоминает в последнее время поле брани? То запрещают концерты Макаревича, то советуют не выпускать в прокат «Левиафан», то в любой критике видят антипатриотические высказывания…
– Потому что некоторые чиновники ищут проблемы там, где их попросту нет. Раздувают скандал, видя свою роль только в запретах.
Несколько месяцев назад я поставил спектакль «В начале
и в конце времён» по пьесе уроженцев Львова. Спектакль о чернобыльской трагедии. Действие происходит во времена СССР. Семья, полагая, что все разговоры о радиации придуманы лишь для того, чтобы захватить жилища, отказывается покидать зону отчуждения. Я ставил спектакль о судьбах людей, оказавшихся заложниками обстоятельств, но всё равно нашлись те, кто попытался обвинить меня в антироссийском высказывании. Но это же бред! Они вообще знают, когда была чернобыльская авария?
– Видимо, недаром в последнее время разговоры о введении цензуры возникают всё чаще и чаще.
– У любой власти во все времена есть желание поглотить культуру. Посмотрите: чем интенсивнее вводятся запреты и чем активнее Дума закручивает гайки, тем чаще в обществе возникают локальные пожары. За примерами далеко ходить не надо. Недавно депутаты Ставрополья потребовали отменить показ рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда». Им, видите ли, название показалось богохульным. А ещё меня поразило, как один из центральных телеканалов из фильма «Стиляги» вырезал сцену, в которой видна голая грудь актрисы. И подобных историй множество!
А если власть что-то запрещает, то исполнители на местах стараются всячески ей угодить, забывая порой, что искусство – это сфера, свободная от политики. Художник имеет право на самовыражение. Правда, в нашей стране об этом всё чаще забывают.
– Почему?
– Нет сво-бо-ды. Советский ген рабства никуда не исчез. И сегодня, так же как и много лет назад, творец приходит к власти попросить денег. И оба делают вид, что обожают друг друга. Те улыбаются, и эти улыбаются. Две фальшивые мимики – это и есть сегодняшние взаимоотношения власти и творца.
– Но не все же ходят к власти на поклон – многие деятели культуры занимают достаточно критическую позицию. А вы в политику и вовсе вроде бы никогда не лезли…
– Тратить время на политику? Упаси бог! Жизнь настолько скоротечна, что надо спешить заниматься основным своим делом. Лично я хочу ставить спектакли, не думая о том, что за окном. Поэтому я ни в советское время за этим не следил, ни сейчас. Больше того, всю жизнь старался скрыться подальше от власти.
Ассоциации по предотвращению дискриминации и изоляции российских немцев и русскоязычных сограждан в Германии (VADAR) призвала власти страны рассмотреть документ ООН, в котором отмечен факт дискриминации русских.
– Простите, но верится в это с трудом…
– Рассказываю. Долгое время я был приглашённым режиссёром, то есть не работал в штате какого-либо государственного театра. Но однажды совершил глупость.
В 1970 году согласился стать главным режиссёром в Твери. Как раз надвигалось 100-летие Ленина. А я общался с Юлием Кимом, Даниэлем, Синявским, Уваровой и даже подумать не мог, что должен что-то сделать к этой дате.
Но на заседании обкома, где я обязан был присутствовать, вдруг объявляют: «А сейчас о планах театра к 100-летнему юбилею Ленина сообщит режиссёр Роман Виктюк». Для меня это была полная неожиданность. Я направился к трибуне, на ходу придумывая, как выкрутиться из положения. И вдруг меня словно осенило: «Товарищи, – сказал я. – Наш театр основательно подготовился к этой славной дате. Буквально на днях в Музее Ленина я обнаружил письма Клары Цеткин к Надежде Крупской, в которых Цеткин сообщает сенсационную для русского театра новость. Оказывается, Ленин говорил, что как только в России установится наша власть, то молодёжь должна увидеть на сцене пьесу Шиллера «Кабале унд Либе».
Я замолчал на секунду. В зале повисла гробовая тишина. Коммунисты не понимали, какая «кабале» и какая «либе», но когда я перевёл: «Коварство и любовь», то первый секретарь Корытков сказал: «У, б…дь, без бумажки говорит, и как». В общем, пьесу утвердили к постановке.
– И никто ни о чём не догадался?
– Слушай, что дальше было. Прошло немного времени, и в Россию приехал Мастроянни – он как раз снимался в «Подсолнухах». Кто его привёл на спектакль, я не знаю, но он был в восторге – кричал, что это «Уеропа», что здесь не медведи, не снега, а настоящее искусство. И попросил встречи с режиссёром. Я приехал – иду ему навстречу, слышу, как он издалека кричит: «Дженио!» Я говорю: «Я не Дженио, я Роман». Он опять: «Дженио, Дженио!» (то есть «гений» по-итальянски). Тогда я попросил его написать отзыв о постановке. И он написал фантастический текст. Конечно, в тот же день это попало в КГБ, и там сказали, что если капиталисту спектакль нравится, значит, в постановке есть «неконтролируемые ассоциации». На следующий день появилась жуткая статья. И меня уволили. В тот же день подали заявление об уходе, сели в поезд и уехали из города 15 молодых актёров этого театра, выпускники Щукинского училища.
– Знал бы Мастроянни, что от одного его комплимента в советском государстве совершился своеобразный переворот…
– Он узнал об этом, но много лет спустя, когда я приехал в Рим ставить спектакль и на пресс-конференции рассказал эту историю. Наутро она попала в газеты, и Марчелло был очень растроган. Он позвонил мне и сказал, что нам надо непременно поработать вместе. Но болезнь, к сожалению, разрушила эти планы: вскоре великий актёр умер.
– Когда вас уволили из Твери, на вас ведь было клеймо диссидента?
– Конечно! Диссидента, антисоветчика, предателя, не знаю, кого ещё.
– Но ведь жизнь дала вам шанс? Во всяком случае, профессию вы не бросили…
– Бросить театр? Ещё чего. Хотя дело действительно пахло керосином. Меня вызвали в Министерство культуры и сообщили, что я уволен. Я поблагодарил и с наивным глазом ушёл.
И вот иду по Пушкинской площади. Замечаю междугородный телефон. Вдруг приходит мысль: надо ехать в Вильнюс, на родину. Я узнал в ВТО фамилию и телефоны начальника управления театрами СССР и позвонил в Вильнюс от имени начальника управления. Сказал, что есть очень талантливый режиссёр, он может стать большим приобретением для вильнюсского театра. А там, видимо, очень боялись Москвы и всегда были рады им угодить. Так что услышал ответ: «Конечно, мы непременно его примем». Так я назначил себя главным режиссёром…
– Помимо Литвы вы много работали и на соседней Украине. Несмотря на собственную аполитичность, следите за тем, что там происходит?
– Без боли говорить об Украине, конечно, невозможно. Даже если я и не хотел бы следить, то всё равно оставался бы в курсе, поскольку мне ежедневно об этом рассказывают. Слишком уж много с «ридной нэнькой» связано. Я помню, когда мы привозили туда «Служанок», то зрители приступом брали театр, что напоминало какой-то переворот. Тогда я думал: «Это, конечно, конфликт, но конфликт святой, поскольку людьми движет тяга к искусству – они хотят попасть на спектакль, на который раскуплены все билеты». Но когда в зале погас свет и на сцену вышли мои артисты, публика стала единым организмом. Несмотря на выбитые стёкла, поставленную на уши охрану и растревоженных билетёров, это был один из самых волшебных театральных вечеров. Даже тем, кто прежде немало постарался, чтобы выкурить меня с Украины, я помогал попасть на спектакль.
– Потому что искусство примиряет?
– Совершенно верно. Так вот сейчас в стране творятся чудовищные вещи. Украина на распутье – с кем ей быть: с Европой или с Россией?
– А вам как кажется?
– Я не берусь выступать советчиком. Пусть политики сами ищут выход и не забывают, что единственно верный ответ может дать только искусство, поскольку оно обращается к душе человека.
