Возвращаясь к давнему разговору с Виктором Петровичем Астафьевым, пронзительно осознаёшь уникальное житие во времени этого человека и писателя. Как будто ты только что спросил его о чём-то очень важном, а в ответ услышал размышления мудреца, непостижимым образом проникающие в самую суть сегодняшних событий в стране и мире, которые затрагивают болевые точки твоей души. Неопубликованное интервью с писателем мы посвящаем его памяти и приурочиваем к 90-летию со дня его рождения.
– Виктор Петрович, как вы относитесь к современной политике?
– Хочу никак не относиться. Когда обращал внимание, встревал: депутатом всё-таки был, ничего кроме износа, надсады, горечи, какого-то разочарования лишнего в жизни, а их и так много, не было.
– Вы верите, что Россия как-то выправится? Хотя бы подойдёт к уровню 1914 года?
– Хотел бы верить. А напрямую не отвечу. Боюсь и заблудиться, и людей разочаровать ещё раз, их и без того полную недоверия тёмную душу. Хотел бы, чтобы народу было лучше, стране. Хотел бы надеяться на чудо, которое ещё раз Бог сотворит. Но мы так его прогневили, оплевали его Лик, оскорбили Божий глас, что, мне кажется, он дальше и дальше уходит от нас и отворачивается всё больше и больше.
– Может, мы просто к нему не слишком рьяно стремимся?
– Что уж рьяность? Так что при таком обществе какие-то утверждающие ответы давать рисково и ни к чему.
– Вы замечаете, что сейчас какие-то литературные события собирают очень мало народу. Почему?
– Ведь бывало уже так: культурная и читательская среда сужалась до катастрофических размеров. В России так было в послереволюционные годы. Всплеск какой-то начался только с 30-х годов. А началось возрождение культуры – началось и возрождение жизни.
– Значит, нет ещё всплеска культуры?
– Да Бог с ними, со всплесками. Хоть бы нормально жить. Пока мы не добьёмся создания и укрепления приличного среднего класса, хорошего ничего не будет. У нас масса людей, которые вполне удовлетворятся уровнем жизни среднего класса: когда ты обеспечен, есть своё жильё, дети учатся, и ты не беспокоишься о завтрашнем дне. Мы же это называем не просто средним классом, а светлым будущим. А сами никак не можем ни светлого, никакого достичь. Буржуи добивались во многих странах простых вещей. И добились. Всё стоит на этом. Там есть и бедные, но уже совершенно разболтанные, не желающие работать. Им тоже создают условия: не хочешь работать? Болтайся, чёрт с тобой! Не пропадёшь, особенно в странах, где тепло. Есть там и свои нищие. Но превалировать и быть ведущим должен средний класс – рабочих и крестьян.
– Как вы считаете, тот, у кого есть квартира, машина, дети учатся, пойдёт революцию делать?
– Ни за что не пойдёт. В предвоенные годы на предприятиях Круппа в сталеплавильной промышленности, да и в других, у него много чего было, рабочий класс получал больше всех в Европе зарплату. И в случае бунта или забастовки, даже находясь на больничном, они бежали в свой цех, на завод заявить, что они к этому никакого отношения не имеют. Чтобы не лишиться своего рабочего места, а значит, и блага. Крупп платил очень хорошо, поэтому у него были передовые предприятия в то время, и он очень быстро поставил промышленность и помог вооружить Гитлера. И Крупп не один такой был, много было Круппов. И рабочие у них работали будь здоров.
Наши капиталисты проклятые тоже достаточно платили рабочему, который содержал семью и мечтал свергнуть правительство. А потом этот рабочий вволю нажился и в бараках, и в переселенческих лесах, и на болотах. И там счастье своё получил: половина народу в землю ушла. А «Мать», которую Горький, говорят, всего за месяц в Америке написал, – произведение какое-то расковерканное, тенденциозное. И из-за этого никто не читает ни Клима Самгина, ни что-то путное у него – рассказы хорошие, пьесы. Всё вот это дерьмо пропагандировали. «Как закалялась сталь» замолкла, слава Богу. Вот испортила крови людям. Вот фанатическая книга.
Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан уверен, что нельзя откладывать начало переговоров между Москвой и Киевом - к ним надо приступать незамедлительно.
– «От тебя, Тоня, нафталином запахло», – помните, Павел сказал?
– Сказал женщине, которая его спасла, которую он любил и она его любила. И потом он её давай оскорблять. Мужик оборванный, во вшах, не может себя содержать, замерзает при дровах и без дров, печку затопить не может. И он, увидев её, благополучно живущую, не выдерживает. С этой позицией и сейчас люди живут, не могут смириться.
А как к крестьянам у нас в советское время относились?! Считали их жадными, называли кулаками, держимордами. И всё это наша интеллигенция изощрялась, не понимая самой сути крестьянства. Чего только не делали с этими крестьянами, и научили их на свою голову. Теперь у нас нет ни настоящего крестьянина, ни интеллигенции, ни рабочего. За примерами далеко ходить не надо. У нас у Борового в 90-м году пожар был, четыре дня разгорался на глазах у 3 тыс. пенсионеров. И никто не обращал внимания. Когда уже хребты загорелись, пошло по Караулке, стало спускаться к Овсянке, тогда только зашевелились. У одного пенсионера заполыхала ограда, и он принялся возмущаться: «Где пожарные, почему не тушат?» А началось всё с двух дебилов – парня с девкой, которые у костра посидели и его бросили. Так нет чтобы люди пошли с лопаткой да забросали угли. А то ведь уже хребты выгорели. Это было, когда ко мне приехали просить, чтобы я с Горбачёвым отправился в Японию. Я ему показываю: «Вон смотри, горим! Какая тут Япония!» Он глянул: «Ужас-то какой, а я и не обратил внимания».
Да кабы этот только пример. Что ж, чего хотели от нас, того добились. Мы перекати-поле, люмпены. Сейчас ребятишкам, выросшим на асфальте, совершенно безразлично такое чувство, как Родина, понятие земли своей. Хорошо, Бог как-то надоумил садовые участки сделать. Хоть это маленько держится. И ребятишки многие привыкают редиску полоть. Своё если воткнёт, то и бережёт. Так что не знаю, как мы будем налаживаться. Без разрушения тех коммунистических устоев, которые нам навязали, не обойтись. А разрушать сложно: народ инертен, тёмные силы действуют.
– Вы не хотите построить себе современный коттедж?
– Зачем? У меня есть домик маленький в родном переулке в Овсянке. Купил за 8,5 тыс. рублей. Братец мне его приподнял, подкрасил, и я живу. Он сейчас немножко приосел, крыша старенькая. Зато лес вырос вокруг. Большой! Мне очень там нравится всё. Сколько уж мне говорят: «Давайте мы вам дом построим». А я отвечаю: «Построите, а завтра скажете: «В нашу партию вступай». А я и дом не построю, и в вашу партию не вступлю. Мне всего достаточно: там есть горница, комнатка – в ней кабинет у меня и кухня. Одному мужику, особенно с войны, вполне достаточно. Друзья приедут, я всегда найду им чего-нибудь в доме, на диване постелить. Если пятеро приедут, отведу их к родственникам. Пусть там ночуют, ничего им не сделается. А если начать строить дом с четырьмя этажами, тремя ванными и двумя сортирами, то уж и писать некогда будет. Что же, остатки дней потратить на эту ерунду? Нет. Я понимаю много таких ценностей, которые гораздо лучше всего этого. Прочесть хорошую книгу, поваляться, посидеть во дворе на чурке, походить по речке. Побыть одному. Я, барачный человек, стал сейчас страшно любить быть один. Плохо стал чувствовать себя в компании. Пригласят родственники, 10–15 минут поешь что-то вкусное, и скучно.
– Виктор Петрович, что такое для вас счастье?
– Моё понятие о счастье сложное, величина, всё время колеблющаяся. Конечно, самое большое счастье было выжить на войне. И потом – ребятишки. Но ребятишки вон уже лежат в могиле. Это хуже нет – хоронить. Один сын остался. Так что это толковище большое и вопрос неразрешимый. Как будет жизнь идти, как станет развиваться судьба, какой запрос у человека – внутренний, нравственный, культурный. Для одного счастье – книгу купить, для другого – отобрать эту книгу. Ещё молоденький Валя Волков славное сочинил стихотворение:
Счастье. Столько видов у счастья:
Одним это слава, муки творца.
Другим – сердцами на доты бросаться.
Третьим – расстреливать эти сердца.
