«Наша Версия» завершает цикл публикаций, посвящённых 65-летию Победы. В них наши собеседники-фронтовики рассказали о самых важных и самых драматических шагах на этом трудном пути, о битвах, которые определили исход войны: обороне Москвы, Сталинграде, Курской дуге, форсировании Днепра. Последним сражением Великой Отечественной стал штурм Берлина. Несмотря на то что фашистская Германия уже находилась в состоянии агонии, эта победа далась нам совсем не простой ценой…
О Берлинской операции рассказывает полковник запаса Василий Чумаков. Он начал воевать рядовым в 1941 году в Нарве, оборонял Ленинград, участвовал в битве за Москву и в Сталинградской битве, воевал в Кёнигсберге, освобождал Белоруссию. За время войны был четырежды ранен, последний раз – 30 апреля 1945 года в Берлине. За участие в штурме немецкой столицы получил орден Красной Звезды. Кроме того, на его парадном кителе ордена Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, два – Отечественной войны I степени, «За службу Родине», многие медали, в том числе «За отвагу». Во время Берлинской операции Василий Сергеевич командовал стрелковым батальоном в звании майора.
– 10 апреля, после взятия Кёнигсберга, стрелковый батальон, которым я командовал, был переброшен в район Берлина. Нашу 50-ю дивизию передали в состав 1-го Украинского фронта 28-й армии.
Нужно заметить, что в ходе Берлинской операции на немцев обрушился весь наш опыт, накопленный за время войны. За четыре года мы действительно научились здорово воевать. Вот если исходить даже из моей биографии. В 1940 году я был призван в Архангельск на срочную службу, из войск поступил в Ленинградское пехотное училище. Проучился два месяца, и началась война. Воевал солдатом, офицерское звание было присвоено после окончания офицерских курсов, прошёл боевой путь от рядового до комбата. Практически беспрерывно, в течение трёх лет, командовал различными подразделениями, в том числе штрафным батальоном. Скажу без ложной скромности, я стал крепким командиром. Это выражалось в том, что я умел разбираться в людях, знал их сильные и слабые стороны, понимал, кого и куда направить в боевой обстановке. К примеру, если было необходимо подавить огневую точку, знал уже, что не надо посылать роту или взвод, достаточно двух подготовленных бойцов. Научился понимать, когда я, как командир, имею право послать своих бойцов на смерть, а когда нет.
Мне кажется, что мы полностью поняли психологию войны и сущность немецкого солдата. Между тем за время войны между нами выработался какой-то негласный солдатский кодекс: и они и мы старались быть честными в бою: нельзя было стрелять в спину, прикрываться заложниками. Хотя война – это по большому счёту грязь и смерть. Например, на войне я в отличие от некоторых других командиров не применял такой метод устрашения противника, как расстрел пленных. Возможно, в этом была моя слабость.
Под Берлином чувствовалось, что немцы воевали скорее по инерции, уже не веря в успех. В лесу под Берлином мы ввязались в бой, мой командный пункт засёк и обстрелял снайпер, казалось, немцы будут упорно обороняться, но прошло не больше получаса, а они все поднялись, идут колонной с поднятыми руками. Эта картина прямо перед глазами стоит: идёт толпа в грязной форме, с обречённым видом, к моему окопу бросают своё оружие. Наверное, именно в тот момент мы почувствовали, что до победы рукой подать, хотя до конца не верили, что война скоро кончится – за четыре года она стала неотъемлемой частью нашей жизни. И самое трудное было осознавать, что ты можешь погибнуть в последнем бою.
– При штурме Зееловских высот, перекрывавших путь на Берлин, Жуков применил прожекторы, которые ослепляли немцев. Сейчас говорят, что этот приём был малоэффективен, но мне кажется, что он себя оправдал. Мигая, прожекторы задавали направление атаки, к тому же у немцев были приборы ночного видения, которые яркий свет выводил из строя. Наступление проводилось с ходу, каждому подразделению давали конкретное направление, и мы штурмовали немецкие укрепления практически в лоб.
При этом немецкая оборонительная линия была серьёзно укреплена, она состояла из системы дотов и дзотов, с подготовленными для стрельбы направлениями, с большим запасом боеприпасов. Немецкой артиллерии было много, поэтому мы старались прижиматься к немецким позициям, чтобы ограничить манёвр огнём: в результате меньше попадали под обстрел и несли меньшие потери.
Но, несмотря на все наши тактические ухищрения, потери в батальоне были значительные: в ходе штурма высот погиб каждый третий. Но затем мы приобрели неожиданное пополнение. К нам сами пришли молодые ребята, которые были угнаны немцами в 1941 году. Оказалось, что сначала они жили в лагерях, а потом их направили в «фольварки», маленькие селения, в которых они работали на хозяев. Они приходили и просили взять их в батальон, поэтому мы их называли добровольцами. Я зачислял их в батальон своим решением и никому не докладывал: не знаю почему, но мы им верили, сразу вооружали и ставили в строй. Эти ребята хорошо воевали плюс знали немецкий язык и местные условия.
В самом Берлине мы столкнулись с мощной обороной. Город опоясывали три линии укреплений. Имея превосходство в людях и технике, наши войска не могли полностью использовать свои преимущества в городских кварталах, в первую очередь это касалось авиации. Танки, оказавшись на узких городских улицах, становились уязвимыми. Поэтому большое значение придавалось стрелковым подразделениям. Мой батальон принимал самое активное участие в уличных боях. Мы использовали проверенный ещё в Сталинграде опыт штурмовых групп: стрелковому взводу или роте придавались два-три танка, самоходное орудие, сапёрное подразделение, связисты и артиллерия. Нужно отметить, что обеспечение наших войск в Берлине было первоклассное: нам, как, наверное, никогда вовремя доставляли и боеприпасы и продовольствие.
– Мой последний бой произошёл неподалёку от Рейхстага: батальон действовал немного правее, но мы его видели довольно хорошо, даже пробовали стрелять по нему из 76-миллиметровой пушки, которая была в батальоне. Но на пути к Рейхстагу у нас встало многоэтажное здание. Мы ввязались в бой, который растянулся почти на сутки и шёл с переменным успехом. Сначала мы захватили пять этажей, затем три сдали. Мой подчинённый Третьяков увидел немца на четвёртом этаже, но у него закончились патроны. Тогда я ему отдал свой ППШ – у меня оставался револьвер. В это время подполз другой немец и выстрелил в меня. Меня вытащили и отнесли на руках в медсанбат ребята-добровольцы, о которых я говорил.
Остались от Германии и другие впечатления. Их города и сёла отличались от наших чистотой и порядком, все дороги были в идеальном состоянии. У меня такое ощущение, что нам даже сейчас далеко до их уровня. Дома, дворы, земли ухоженные, и это несмотря на войну.
Жители немецких селений нас сильно боялись: к примеру, заходишь в село, в доме вся семья, которая в основном состоит из стариков, женщин и детей. Подходишь ближе – плачут, умоляют не трогать.
Жалоб от местного населения не было.
Один раз адъютант мне предложил: давай, говорит, командир… вот немка хорошая. Но только я посмотрел на неё, она слезливо начала просить не трогать её. Немки разговаривали с нами по-польски, их фразы звучали что-то вроде «пани офицере, даруй менэ жизнь». Позже, правда, ко мне в палатку сама повадилась ходить немка, сначала спрашивала, что нужно убрать, потом стала делать определённые намёки...
