60-e годы, Карибский кризис. Северная Атлантика. Атомная подлодка К-19 класса «Отель» с баллистическими ракетами. Повреждение в системе охлаждения атомного реактора с истечением охлаждающей жидкости. Полная эвакуация экипажа. Гибель восьми членов команды из-за поражения радиацией. Вокруг этого похода более 30 лет сохранялся ореол строгой секретности.
И лишь в начале 90-х в печати появились короткие сообщения о том, что произошло с лодкой и её экипажем. Появился и голливудский фильм «К-19. Оставляющая вдов» с Харрисоном Фордом в главной роли, который, впрочем, окончательно запутал обстоятельства трагедии.
«Американцы показали, как мы героически предотвратили ядерную катастрофу в океане. Я много лет думал над обстоятельствами аварии и убеждён: мы поистине героически сделали всё, чтобы погубить себя, подводную лодку, а может, и весь мир». Так считает Михаил Красичков — командир реакторного отсека на К-19, единственный оставшийся в живых из аварийной бригады подводников, с которым удалось побеседовать корреспонденту «Версии».
Дико было услышать это признание от боевого офицера. Но честь мундира Михаил Красичков беречь не собирался. «Я-то знаю правду. Наверное, я последний оставшийся в живых из экипажа лодки, кто знает всю правду об аварии», — время от времени приговаривал старый подводник. Беседовали мы с ним в его небольшой квартире в Аткарске Саратовской области.
— Наверное, тяжело в воспоминаниях возвращаться в гибнущую лодку и вновь переживать трагедию, которая фактически поставила крест на вашей карьере морского офицера?
— Нет, я долго преподавал в Обнинске, как раз устройство реакторов на лодках, и тысячу раз проигрывал в уме ситуацию с К-19. Так что не беспокойтесь, нервы у меня крепкие. Тем летом Северный флот проводил большие учения. Наша лодка по сценарию должна была выйти из Кольского залива, обогнуть Норвегию, пройти мимо Гренландии до берегов США. Мне, кстати, удалось разок взглянуть в перископ на «супостата». Пробегал через «центральный», командир лодки говорит: «На, посмотри на америкашек». Берег был далеко, зато антенны лодки из волн торчали очень красиво.
После дежурства под носом у янки нам надо было вернуться в Баренцево море и нырнуть под кромку арктического льда. А потом якобы неожиданно вынырнуть, имитируя атаку американских подлодок, прокравшихся через Северный полюс. К дому шли вялым ходом — 12–14 узлов. В день катастрофы я дежурил на главном энергетическом пульте управления, вообще-то там самая спокойная служба. В 4 часа утра сдал вахту, упал на койку и в ту же минуту — звон, грохот! Ударили колокола громкого боя. Как же так, думаю: только ушёл с пульта, всё ведь было нормально.
— Был взрыв, пожар? Какие-нибудь видимые признаки катастрофы?
— Это в американском фильме авария и процесс ремонта реактора сопровождаются кучей эффектов — пламя, шум, грохот, сверкание. Мы же судили о масштабах поломки по приборам. Они показывали разгерметизацию контура охлаждения правого реактора. Вода в контуре нагрета до 300 градусов под давлением 200 атмосфер. Малейшего свища достаточно, чтобы она в одну минуту вырвалась наружу и превратилась в радиоактивный пар. Так и вышло. Но пар ушёл в герметичный трюм реакторного отсека: жизням подводников пока ничего не угрожало. К-19 всплыла и находилась в надводном положении. Механики в реакторном отсеке не замечали повышения температуры. Не фиксировалась радиационная активность в жилых помещениях.
Появились новые подробности об атаке БПЛА, которой подвергся Воронеж в ночь на 16 января. Губернатор Александр Гусев рассказал, что пострадали 35 квартир в трех многоэтажках на улице Тепличной.
Однако приборы были безжалостны и показывали рост температуры в активной зоне реактора. Мы были уверены, что он расплавится и рванёт, как добрая Хиросима, если его срочно не охладить. Представляешь? У берега Америки, в дни Карибского кризиса бабахает атомная бомба! Да на Россию моментально полетели бы ракеты. Офицеры-инженеры лодки устроили что-то вроде мозгового штурма: как подать воду непосредственно в реактор, минуя систему трубопроводов? Озарило молоденького лейтенанта-стажёра Володю Филина. В крышке реактора находятся трубка и клапан вентиляции. Задумали трубку обрезать и кинуть к реактору трубу-времянку прямо от подпиточных насосов цистерн. Кстати, используя наш опыт, в промышленности потом внедрили аналогичную штатную систему, она стала называться система проливки реактора.
— Вам пришлось идти в отсек и работать на раскалённом реакторе. Об опасности не думали?
— Не до того было. Правда, как положено, экипаж отсека разделили на две смены и работали по очереди. Одной сменой командовал я, а другой — главный старшина Борис Рыжиков. Поначалу мы хотели управиться обычным шлангом. Подсоединили его к насосу, а другой конец натянули на отпиленную трубку. Врубаем насосы — шланг срывает. Мучились с этим шлангом, проволокой его прикручивали — не помогает. Лужи в отсеке. Заходит дозиметрист: «Эге, ребята, у вас становится горячо!» Я теперь думаю: надо было чёртову проволоку крепче прикручивать! Только в эти минуты у нас оставалась реальная возможность предотвратить катастрофу и как-то охладить реактор. Все дальнейшие действия были только во вред.
Ладно, шланг отбросили. Один матросик-механик, Коля Савкин, ещё в ПТУ на гражданке немножко научился варить. Ему поручили присобачить трубу из нержавейки к насосу и реактору. Ясно, что это работа для сварщика экстра-класса, но выбора не было. В реакторном отсеке только три матроса — Ордочкин, Рыжиков и Кашенков — были старослужащими, их после этого похода ждала демобилизация. Юра Ордочкин, пока монтировали времянку, всё спрашивал меня: «Не взорвёмся?» А я его утешал: «Время есть. Температура низкая». Хотя сам не знал, какая в реакторе температура. Нервничали ребята. Не боялись, нет, скорее стеснялись своего волнения.
— На лодке была защитная спецодежда или вам пришлось вариться живьём?
— Киношные подводники работают в прозрачных защитных скафандрах, в круглых шлемах. Такие костюмы стояли на вооружении, но вентиляция в них была очень плохая, и на К-19 их не использовали. Мы работали в одних противогазах ИП-46: они защищают от газов и дыма, а от радиации ничуть. Ещё на нас было надето обычное х/б подводников.
— Так из-за чего всё-таки треснул реактор и моряки погибли? Ошибка в процессе ремонта?
— Мы действовали согласно инструкциям. Именно это, как я теперь понимаю, и привело к катастрофе. Позже академик Анатолий Александров тщательно просчитал нашу ситуацию. Даже в случае плавления активной зоны реактора атомного взрыва скорее всего не произошло бы. А так вот что получилось: ребята Рыжикова закончили монтировать времянку, и внутрь отсека вошла моя смена, чтобы запустить насосы. Приборы давно зашкалило, реактор раскалён сверх всякой меры. Надо было перед пуском насосов хотя бы вывести людей из реакторного отсека. Нет — собрались обе смены! Мы же всё делали в запарке — скорее, скорее... Ура, смонтировали — запускай! Врубили насосы, и рабочие каналы в реакторе разрушились в момент подачи воды. Так лопается стеклянная банка от перепада температуры. Радиоактивные газы, которые образуются в процессе распада ядерного топлива — ксенон, йод, вырвались наружу, в реакторный отсек. А потом, видимо, нашли микрощели в свинцовых стенках отсека и распространились по всей лодке. Кроме того, прежде чем подать воду в реактор, решили осушить трюм реакторного отсека. Когда включили главную осушительную систему лодки, вода с паром пошла-таки за борт. Но она была активная, и весь трубопровод, протянувшийся из 6-го реакторного отсека подлодки в 3-й, центральный, начал «светиться».
Депутат Госдумы от Крыма Михаил Шеремет заявил, что у теракта на Крымском мосту нет срока давности, и его организаторы и исполнители должны ответить в соответствии с законом.
Кстати, благодаря нашей «самодеятельности», реактор просто обязан был пойти вразнос и взорваться по-серьёзному — с огненным шаром, грибом над волнами, Третьей мировой войной... Чудо, что этого не произошло. И без того все подводники, кто во время пуска насосов был в отсеке, в один миг получили смертельные дозы облучения.
— Удивительно, что я с вами сейчас разговариваю. Как вы-то живы остались?
— Это тоже чудо, точнее — кара. Из-за этого мучаюсь всю жизнь. Лучше бы умер. В фильме «мой» герой, командир реакторного отсека, ведёт себя так: сначала трусит, а потом врывается в отсек довинтить какую-то последнюю, самую важную гайку. Сам Харрисон Форд выносит его оттуда «обугленного», на руках. В жизни было иначе: когда я дал по громкоговорящей связи команду на пульт ГЭУ (Главная энергетическая установка. — Ред.) о пуске насоса, случилась заминка. Жду. Вода не идёт. «Извини, говорят, каплей, невзначай подключили тебя к пустой цистерне». Я понёс на них: «Мы в такой атмосфере уродуемся, а вы хреновиной занимаетесь?!» Только ещё более выразительно сказал. Тут меня кто-то трогает за плечо. Оборачиваюсь — стоит командир 1-го, торпедного отсека Боря Корчилов. Это было его первое плавание, и он считался как бы моим подшефным. В реакторном ему нечего было делать, но Боря, как я потом узнал, упросил командира лодки Николая Затеева: «Подменю Красичкова, он и так рентген нахватался». Я ему говорю: «Боря, ты только проследи, чтобы включили насосы». Сам вылетел из отсека, сорвал противогаз, заскочил на пульт — ругаться. Там на меня руками машут: «Пошла вода, пошла!»
Тотчас позвонил Корчилов: «Видим голубое пламя из-под крышки реактора!» Ионизация воздуха, вызванная гамма- и бета-излучением. Борис спас мою жизнь ценой своей. Если бы оператор на пульте пустил бы насос сразу по моей команде, ту дозу, что получил Борис, получил бы я.
Тогда, в первый момент, не разобравшись, что там за пламя, я дал Корчилову команду тушить всем, что под руку попадётся. Борис включил штатную систему пожаротушения, но она не сработала — дурацкая была на лодке система. Вскоре пламя исчезло само. Всё это произошло около 12.00 дня 4 июля 1961 года. Таким образом, реактор находился без охлаждения восемь часов, и проливать его холодной водой было чистым самоубийством.
— Правда ли, что американцы предлагали вам помощь во время аварии: хотели эвакуировать людей с лодки, но советский патриотизм не позволил вам этим воспользоваться?
— Помощь нам американцы не предлагали, как они это пытались представить в картине. Нас облетел разведывательный самолёт ВВС США «Орион». Я полагаю, что американцы боялись подойти близко к лодке: у них и в то время были очень хорошие дозиметрические приборы. А К-19 была «активна» — только что нимб не сиял. Всё утро командир лодки Затеев пытался связаться со штабом Северного флота и главштабом в Москве. Что-то не клеилось: Москва и Североморск молчали. Тогда Затеев приказал сообщить открытым русским текстом в свободный эфир: «Терпит бедствие советская подводная лодка К-19. Авария ядерного реактора. Прошу помощи». По характеру учений предполагали, что где-то рядом должны находиться наши дизельные подлодки. Три лодки действительно приняли сообщение, оставили боевые позиции и пошли на выручку. Первая отыскала ракетоносец к 4 часам дня.
К тому времени реакторщики уже свалились с первыми симптомами лучевой болезни. Я тогда задержался на пульте ГЭУ. И вдруг у меня появились слабость, тошнота, и вырвало при всех. Поначалу подумал: ну вот, с утра ничего не ел, только курил, видимо, от этого. Ребята с пульта помогли мне перейти по верхней палубе в 1-й отсек. А там уже все мои друзья по несчастью лежали на койках, и каждый «травил» в своё персональное ведро. Меня тоже уложили и ведро поставили...
Когда началась эвакуация на дизельные лодки, Борю Корчилова несли на носилках, а мы ещё могли ходить. От К-19 отвалили горизонтальные рули, и по ним начали переправлять нас на палубы «дизелей». Я на руле разделся догола. Сбросил одежду в море и спрыгнул на палубу дизельной лодки. Смотрю: из рубки выглядывает знакомый офицер-механик Толя Феоктистов! «Что надо?» — «Помыться!» А на дизельных лодках нет душевых. Толя набрал трёхлитровый чайник воды и полил на меня. Отдраил. Это помогло выжить. В кормовом отсеке лодки нашли местечко и койки. Опять подошёл Юра Ордочкин и начал издалека: «Ребята говорят, излучение... э-э... для мужчин вредно. На потенции вроде сказывается». И шёпотом: «Я его щупаю, а он не реагирует!» Даже смешно стало.
Они все умерли через несколько дней, весь личный состав реакторного отсека, кроме меня: Юра Ордочкин, Женя Кашенков, Валера Харитонов, Сеня Пеньков, Коля Савкин и капитан-лейтенант Борис Корчилов. Умерли от лейкемии в Москве, в Институте биофизики. Борис Рыжиков и лейтенант Юрий Повстьев — чуть позже в Ленинграде, в Военно-морской медицинской академии. Там же и я чуть не отдал Богу душу после пересадки костного мозга. Бориса Корчилова я последний раз увидел в Полярном. Он был уже неузнаваем: лицо отёкшее, вместо глаз щёлки, шеи нет. У меня кошки скребли на душе. Мою смерть перехватил парень.
— Вас, потом, кажется, едва не упекли в лагеря?
— В Полярный, где разместили эвакуированную команду К-19, приехал контр-адмирал Бабушкин. «Вы храбро бились за живучесть корабля и отделались лёгким испугом. Ничего серьёзного! — объявил адмирал на общем сборе. — Но подводную лодку покидать не имели права! В крайнем случае должны были соорудить рядом с лодкой плотик и сидеть на нём. И если бы подошёл чужой корабль, надо было сказать: «Стой, здесь советская земля!» Из Москвы в Полярный прилетела «расстрельная» комиссия. Офицеров лодки стали вызывать по одному на ковёр. Как грустно пошутил тогда командир лодки Николай Затеев: «Скоро, ребята, больничные пижамы мы поменяем на полосатые...» Однако оброненная Хрущёвым в разговоре с академиком Александровым магическая фраза: «Покинули лодку? Правильно сделали» кардинально изменила ситуацию, и нас развезли по госпиталям.
«По дружбе» медики не демобилизовали Михаила Красичкова после выписки, но море ему было заказано. До пенсии он преподавал в Обнинске и в Севастопольском высшем военно-морском инженерном училище. В 1966 году в издательстве Минобороны вышла книга с грифом «Секретно» «Острая лучевая болезнь при сочетанном поражении и её последствия», где был обобщён опыт лечения подводников — первый в стране. Красичков буквально на каждой странице узнаёт себя под псевдонимом Кр-в, а своих погибших и выживших сослуживцев под столь же краткими псевдонимами.
