Интервью под Новый год – жанр особенный. В это время не принято обсуждать актуальные новости и высказываться на злобу дня. В конце декабря хочется, чтобы твой собеседник оглянулся назад, вспомнил самые колоритные моменты прошлого, лишний раз улыбнулся. Звёздный театральный режиссёр Роман Виктюк для этого персона самая подходящая. Во-первых, он никогда за словом в карман не лезет, а во-вторых, держит в своей памяти столько «полубаечных» историй, что всякий раз диву даёшься. Вот и на сей раз беседа корреспондента «Нашей Версии» с Виктюком началась с далёкого прошлого…
–Роман Григорьевич, в советские времена на ваши спектакли ходили члены Политбюро, и, конечно, вы общались с ними. Кто-то из них чем-то запомнился? Были какие-то детали, врезавшиеся в память?
– Да, конечно. Помню, как-то утром в Театре им. Моссовета перед премьерой спектакля «Царская охота» мы репетировали поклоны. В этом спектакле были заняты более 60 артистов, а главную роль – самозванки играла Маргарита Терехова. На сцене царила просто уникальная атмосфера: все поклоны и переходы выполнялись идеально, и вообще была тихая обстановка полной дисциплины. И вот входит заведующий труппой и говорит, что меня к себе просит директор. Я отвечаю, мол, не мешайте, мы же работаем. Но завтруппой говорит, что он очень просит. И вот я прихожу, а директор театра Лев Фёдорович Лосев спрашивает: «Зачем вы репетируете поклоны? Спектакль снят, и его вечером не будет». Художественный руководитель театра Юрий Завадский тогда лежал в Кунцевской больнице. Я набрал его номер и всё рассказал. Он пообещал мне: «Немедленно позвоню Гришину». Но что-то он очень долго соединялся, а мы из театра взяли и поехали к уважаемому драматургу, где и начали обедать. Вдруг раздаётся звонок: надо срочно ехать в театр, потому что спектакль разрешён. Многоуважаемый Юрий Завадский у Гришина добился даже того, что вечером на нашем спектакле будут члены Политбюро.
– Наверное, замечаний по спектаклю от цензуры было много, что было обычным в те времена?
– Да, очень много, и все артисты, естественно, знали о том, что категорически нельзя говорить. И вот, когда Политбюро уже было в ложе, я подошёл к секретарю парторганизации театра Шапошниковой и говорю: «Ой! Только что ко мне подошли и сказали, что можно говорить абсолютно все реплики!» То же самое я объявил и всем артистам, мол, все замечания, которые были, отменены. В начальной реплике, которая была вычеркнута, говорилось, что такая женщина может всё изменить и от неё в государстве всё может зависеть. И вдруг на это первым начал аплодировать Косыгин, причём с удивительным энтузиазмом. Все реплики, которые мы не должны были говорить, касались именно вопросов власти, а Косыгин первым им аплодировал и улыбался. По окончании спектакля он и другие члены Политбюро пригласили артистов на встречу в ложе. Правда, я там не был, но слова благодарности Косыгина мне передали. Он был умным человеком. Кстати, он был и на моём спектакле «Анна Каренина» в Театре им. Вахтангова, где главную роль играла Людмила Максакова, и приезжал на него не единожды. Его цветы всегда были нам в подарок.
– Чем отличались тогдашние власть имущие от нынешних? Вы ведь и с нынешними тоже соприкасаетесь.
– У тех был отдельный вход, и они всегда приезжали в ложу. Это было и во МХАТе, и в других театрах. И вообще это был целый ритуал. Сначала с самого утра обязательно проверяли всех и вся, то есть абсолютно всё, что только можно. Кроме этого выбегали люди с едой – выпивкой и закусками. И обязательно в кулисах, с той стороны, где сидели либо режиссёр, либо помреж, во время всего спектакля стояло несколько человек. И нельзя было ни разговаривать, ни шутить, ни смеяться. Сейчас, конечно, этого уже нет.
Отец пилота Аркадия Грачева раскрыл новые подробности авиакатастрофы, которая произошла неделю назад в Афганистане и унесла жизни двух российских граждан – тяжелобольной женщины и ее мужа.
– Да, так приезжали власть имущие… А что такое, по-вашему, власть и как туда попадают? Что это – высшее проявление карьеристских устремлений плюс его величество случай? Скажем, тот же Горбачёв. Сидел себе тихо, потом оказался «самым молодым и перспективным» из престарелых членов Политбюро, что в итоге и вывело его в генсеки и президенты…
– Это такая тема, о которой можно говорить всю жизнь. Когда Горбачёв приехал к нам на тот же спектакль «Царская охота», то буквально через несколько дней Марков получил звание народного артиста СССР. А когда во МХАТ на спектакль о Ленине, который назывался «Так победим», приехал уважаемый Леонид Ильич, то буквально через несколько дней Калягин стал народным артистом.
– И как Леониду Ильичу тот спектакль?
– Он разговаривал во время спектакля и переспрашивал у того же Косыгина: «Что он сказал?» И Косыгин громко, на весь зал, «переводил» ему текст. Там был эпизод, когда на сцене появлялся герой, американский бизнесмен, который приезжал к Ленину по поводу плана ГОЭРЛО. И как раз в это время, правда, будучи, естественно, уже старым, этот же бизнесмен из США на самом деле приезжал в Москву. Но на сцене-то его изображал молодой актёр. Так вот Леонид Ильич всё переспрашивал: «Я же его видел сегодня утром, а почему же он здесь такой молодой?» Ещё помню, что Жору Буркова даже просили, чтобы он подходил прямо к ложе и говорил свои реплики громко и прямо в лицо Леониду Ильичу. Но Леонид Ильич всё равно переспрашивал: «А что он говорит?» Кстати, Жора звание народного артиста так и не получил.
– В одном из интервью вы сказали, что дружили с Анатолием Собчаком. Но ведь если люди по-настоящему дружат, то они делятся друг с другом, помогают…
– Я часто общался с Анатолием Александровичем. Он был на наших спектаклях каждый раз, когда мы приезжали в Петербург. После спектаклей мы с ним гуляли по городу – без охраны, и это было замечательно! И уже потом, когда его не выбрали, единственным человеком, который подошёл к нему тогда, был я. По-моему, он был этому очень удивлён. Ведь вокруг него тогда сразу образовался вакуум, а я с ним всё равно начал общаться. Помню, он мне тогда подарил свою книжку с замечательной надписью.
– Каким он мог быть сейчас – уже в другое время?
– Думаю, что таким же. Припоминается такой эпизод. Наша, я считаю, великая балерина Наташа Макарова уехала на Запад, а потом вернулась и, намереваясь снова найти себя, пыталась сыграть в драматическом спектакле. Вот мы и репетировали в Петербурге, а Анатолий Александрович предоставил ей (и мне) возможность жить в том же помещении, где и сам работал, под названием Смольный. Нас соединял один коридор, и мы с ним могли совершенно спокойно общаться. У Наташи и у меня был его прямой телефон, по которому мы разговаривали с ним и даже шутили. Кстати, Собчак очень хорошо умел подыгрывать. Однажды я находился в кабинете, где в своё время работал Жданов, и, сидя за его столом, позвонил Анатолию Александровичу и так жёстко ему говорю: «Товарищ Собчак! С вами разговаривает первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии Андрей Александрович Жданов». И, знаете, Анатолий Александрович просто замечательно включился в эту игру.
– То есть стал вам подыгрывать?
– Да, и это было просто потрясающе! Он ведь мог сказать, мол, занят или давайте продолжим эту игру через какое-то время. А он ответил: «Да, да, товарищ Жданов, я вас слушаю. Да, я служу Родине, как и вы». То есть он себя вёл просто замечательно. А ведь Собчак понимал, что это был звонок, так сказать, из противоположного лагеря и что товарищ Жданов делал с культурой.
– И тогда вы поверили мэру Санкт-Петербурга уже как актёру?
– Не то что поверил, а был просто потрясён, что он так легко включается в предлагаемые обстоятельства! Это говорит не только о его актёрском таланте, но и об уме. Помимо того, всё было очень даже с юмором…
– Как вы думаете, что бы он сейчас мог сказать своей дочери Ксении?
– Он бы взял ремень и дал ей по...
– Честно говоря, я и хотел спросить о том, не высек бы он её?
– Я не знаю, долго ли было нужно её воспитывать или достаточно было бы только одного вида ремня. Но думаю, что он не позволил бы себе высечь её... Хотя, наверное, всё-таки мог, и это помогло бы.
– Как вы относитесь к идее проведения гей-парада в Москве в День десантника?
– Это было бы величайшей глупостью, потому что видна прямая мизансцена драки и хулиганства.
– Помню, прилетев в Сан-Франциско, по дороге из аэропорта я случайно увидел нечто подобное, и у меня сложилось впечатление, что это там мало кого интересует.
– Почему же? Их проводят, например, в Нью-Йорке, Тель-Авиве, Германии, и никто себе не позволяет ни хамства, ни натравливания на людей. Потому что превыше всего сам человек.
– А вообще, зачем нам это? Там же всё по-другому. Вот русские – отличаются, скажем, от американцев?
– Да, отличаются, и очень резко. США – страна, которая живёт в практицизме, фантом денег у них победил, поэтому расчёт и стоит на первом месте. А в нашей стране до сих пор ещё витает дух, и наша земля отмечена Богом. Да, у американцев есть все обычные человеческие качества, но там так очевидно побеждает цивилизация, что сердце у них находится на каком-то отдалённом от сердечных переживаний месте. В Лос-Анджелесе я репетировал с настоящими американскими звёздами. Но у них есть закон, и на площадке обязательно присутствует человек от профсоюза. А ведь каждая репетиция – это всё равно что операция на сердце! Поэтому, когда открыт весь человеческий аппарат и у тебя в руках трепещет и бьётся на ладошке сердечко, вдруг раздаётся слово «брейк!», то это запоминается надолго. Человека из профсоюза абсолютно не интересует, на какой стадии идёт операция и какой степени накала достигли актёры! Артисты кричат: «Нет, мы хотим репетировать!», а он «брейк», да «брейк», хоть ты умри! Ты бьёшься в истерике, на сцене происходит какое-то открытие, но – «брейк». И ещё. Там была девочка-осветитель, которую я учил, как нужно ставить свет. Но она стала плакать и говорить, что не может со мной согласиться по той причине, что имеет диплом. А вот то, что она была бездарью, её не волновало. Примечательно, что все её стали поддерживать. Короче говоря, я всё взял в свои руки и сделал так, как хотел, в том числе и по свету. И потом она получила какую-то «главную премию Америки за светорежиссуру». Если вы думаете, что она мне сказала спасибо, то заблуждаетесь. К премии давали деньги, так она меня даже конфеткой не угостила, не говоря уж про бутылку виски. У неё же диплом... Роботы они! Как только я в США схожу с самолёта, то почему-то пою песни о России и сразу хочу домой.
