Экономика Соединенного Королевства пережила самый большой спад в истории (падение национального дохода превысило 20%). Лондонская фондовая биржа отреагировала повышением индекса FTSE 100 более чем на 2%. В свою очередь Соединенные Штаты начали напоминать обанкротившееся государство, а не просто проблемную экономику, индекс S&P 500 достиг рекордного уровня.
Финансовые рынки уже давно вознаграждают за неблагоприятные события. Плохие новости для сотрудников фирмы - например, запланированные увольнения - часто являются хорошими новостями для ее акционеров. Но когда плохие новости охватывают большинство рабочих одновременно, фондовые рынки всегда падали из-за разумных ожиданий, что по мере того, как население затягивает пояса, все доходы и, следовательно, средняя прибыль и дивиденды будут уменьшены. Логика капитализма была некрасивой, но понятной.
Уже нет. В событиях, достигших своей кульминации, нет никакой капиталистической логики. Впервые широко распространенное ожидание уменьшения доходов и прибылей привело - или, по крайней мере, не помешало - устойчивому покупательскому безумству в Лондоне и Нью-Йорке. И это не потому, что спекулянты делают ставку на то, что экономика Великобритании или США достигла дна, и это прекрасное время для покупки акций.
Нет, впервые в истории финансистам на самом деле наплевать на реальную экономику. Они видят, что Covid-19 заморозил капитализм. Они видят исчезающую маржу прибыли. Они видят цунами бедности и его долгосрочные последствия для совокупного спроса. И они могут видеть, как пандемия усиливает существовавшие ранее глубокие классовые и расовые разделения.
Спекулянты все это понимают, но считают несущественным. И они не ошибаются. С тех пор как Covid-19 столкнулся с огромным пузырем, который правительства использовали для повторного раздувания финансового сектора с 2008 года, бурный рост фондовых рынков стал нога в ногу с массовым экономическим спадом. Это исторически значимый момент, ознаменовавший тонкий, но заметный переход от капитализма к особому типу посткапитализма.
Но начнем с самого начала.
До капитализма долг появлялся в самом конце экономического цикла. При феодализме на первом месте стояло производство. Крестьяне трудились на полях лорда, и после сбора урожая шериф забирал долю лорда. Часть этой доли затем была монетизирована, когда лорд продавал ее. Только тогда возникали долги, когда лорд ссужал деньги заемщикам (часто включая короля).
Капитализм изменил порядок вещей. Когда рабочая сила и земля превратились в товар, долг был необходим еще до того, как началось производство. Безземельные капиталисты должны были брать взаймы, чтобы арендовать землю, рабочих и машины. Условия договоров аренды определяли распределение доходов. Только после этого могло начаться производство, приносящее доход, остатком которых являлась прибыль капиталистов. Таким образом первые обещания капитализма были заложены в долг. Но только после Второй промышленной революции капитализм смог изменить мир по своему образу и подобию.
Электромагнетизм привел к появлению первых сетевых компаний, производящих все: от электростанций и электросетей до лампочек для каждой комнаты. Огромные потребности этих компаний в финансировании породили мегабанк, наряду с замечательной способностью создавать деньги из воздуха. Агломерация мегафирм и мегабанков создала техноструктуру, узурпировавшую рынки, демократические институты и средства массовой информации, что привело сначала к бурным двадцатым, а затем и к краху 1929 года.
Власти Каменска-Уральского снесли аварийный дом, признанный таковым еще несколько лет назад. Но одну из проживающих там женщин «забыли» переселить перед тем, как здание было разрушено.
С 1933 по 1971 годы глобальный капитализм планировался централизованно в соответствии с различными версиями системы управления нового курса, включая военную экономику и бреттон-вудскую систему. Когда в середине 1970-х эта структура оказалась разрушена, техноструктура, прикрытая неолиберализмом, вернула себе свои силы. Последовала волна «иррационального изобилия», подобная 1920-м годам, завершившаяся глобальным финансовым кризисом 2008 года.
Чтобы оживить финансовую систему, центральные банки направили волну очень дешевой ликвидности в финансовый сектор в обмен на универсальную жесткую бюджетную экономию, ограничивающую расходы домохозяйств с низкими и средними доходами. Не имея возможности получить прибыль от потребителей, инвесторы стали зависеть от постоянных вливаний ликвидности центральными банками - зависимость с серьезными побочными эффектами для самого капитализма.
Рассмотрим следующую цепную реакцию: Европейский центральный банк предоставляет новую ликвидность Deutsche Bank почти под нулевой процент. Чтобы получить от этого прибыль, Deutsche Bank должен ссудить его, но не «маленьким людям», чьи стесненные обстоятельства ослабили платежеспособность. Таким образом он ссужает, скажем, Volkswagen, который уже наводнен сбережениями, потому что его руководители, опасаясь недостаточного спроса на новые высококачественные электромобили, отложили важные инвестиции в новые технологии и хорошо оплачиваемые рабочие места. Хотя боссы Volkswagen не нуждаются в дополнительных деньгах, Deutsche Bank предлагает им такую низкую процентную ставку, что они сразу же используют их для покупки своих акций. Естественно, цена акций стремительно растет, а вместе с тем и бонусы руководителей Volkswagen (которые связаны с рыночной капитализацией компании).
С 2009 по 2020 годы такая практика помогла ценам на акции уйти от реальной экономики, что привело к повсеместной зомбификации компаний. Это был государственный капитализм, но потом пришел Covid-19. Поразив одновременно потребление и производство, пандемия вынудила правительства заменить доходы в то время, когда реальная экономика имела наименьшие возможности для адекватных инвестиций в создание нефинансового богатства. В результате центральные банки были вынуждены еще больше раздуть долговой пузырь, который уже зомбировал корпорации.
Пандемия обнажила то, что подрывает основы капитализма с 2008 года: связь между прибылью и накоплением капитала. Текущий кризис выявил посткапиталистическую экономику, в которой рынки реальных товаров и услуг больше не координируют процесс принятия экономических решений, текущая техноструктура (включая крупные технологии и Уолл-стрит) манипулирует поведением в промышленных масштабах, а демонстрации подвергаются остракизму.
