Больного поэта Александра Блока не отпустили на лечение за границу

Александр Блок стал одним из немногих поэтов, безоговорочно принявших Октябрьскую революцию. В благодарность большевики загрузили живого классика общественной работой. Однако когда писатель серьёзно заболел, ему не позволили выехать в Финляндию. Усилиями Горького и Луначарского разрешение всё же было получено, но, увы, слишком поздно.

В начале ноября 1917 года Всероссийский центральный исполнительный комитет организовал в Смольном совещание представителей литературно-художественной интеллигенции. Александр Блок в своём выступлении выразил готовность сотрудничать с советской властью. В статьях, опубликованных в начале 1918 года, он призвал собратьев по перу не саботировать решений большевиков. Тогда же поэт написал свою знаменитую революционную поэму «Двенадцать». Однако очень скоро душевный и творческий подъём писателя сменился всесторонним истощением.

Политика вместо стихов

«Двенадцать», какие бы они ни были, это лучшее, что я написал, – говорил поэт своему двоюродному брату, литературоведу Георгию Блоку. – Потому что тогда я жил современностью. Это продолжалось до весны 1918 года. А когда началась Красная армия и социалистическое строительство (он как будто поставил в кавычки эти последние слова), я больше не мог. И с тех пор не пишу».

Работа в многочисленных учреждениях, организациях и союзах отнимала у поэта силы и лишала радости жизни. В январе 1919 года Блок сетовал в письме к переводчице Надежде Нолле-Коган:

«Почти год, как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах… Пускай человека отрывают от его любимого дела, для которого он существует (в данном случае – меня от написания того, что я, может быть, мог бы ещё написать); но жестоко при этом напоминать человеку, чем он был, и говорить ему «ты поэт», когда он превращён в протоколиста, вовлечён в политику и т.д.».

Постепенно у опустошённого писателя развились сердечно-сосудистая болезнь и психическое расстройство. А жизнь в холодном и голодном Петрограде в начале 1921 года добавила к ним ещё и цингу. В начале мая Блок в последний раз побывал в Москве, а по возвращении в Петроград написал матери:

«У меня была кремлёвская докторша, которая сказала, что дело вовсе не в одной подагре, а в том, что у меня – как результат однообразной пищи – сильное истощение и малокровие, глубокая неврастения, на ногах цинготные опухоли и расширение вен; велела мало ходить, больше лежать, дала мышьяк и стрихнин; никаких органических повреждений нет, а всё состояние, и слабость, и испарина, и плохой сон, и пр. – от истощения. Я буду стараться здесь вылечиться».

Однако писателю становилось только хуже. «Настал день, когда Александр Александрович не мог совсем вставать с постели, – вспоминал Самуил Алянский, издатель книг Блока. – Доктор заявил, что больному необходимы санаторные условия, особое питание и что нужно непременно уговорить его согласиться на хлопоты о заграничном санатории. О поездке для лечения за границу велись разговоры и раньше, когда Блок был ещё на ногах, но он всё время решительно отказывался что-нибудь предпринимать для этого. Он не видел большой разницы между эмигрантством, которое ненавидел, и поездкой для лечения. Теперь, когда состояние Блока ухудшилось и организм его ослаб, ослабло и сопротивление поэта. Теперь он уже соглашался на поездку, но просил только, чтобы это было не дальше Финляндии».

По теме

1213

Власти Украины рассмотрят вопрос выдачи разрешений мужчинам на выезд за границу

По словам секретаря Совета национальной безопасности и обороны Украины (СНБО) Алексея Данилова, эта тема будет на повестке дня ближайшего заседания ставки.

Не выпускать!

«Сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда ещё: жар не прекращается, и всё всегда болит, – писал Блок Корнею Чуковскому 26 мая 1921 года. – Я думал о санатории около Москвы, но, кажется, выздороветь можно только в настоящем. То же думает и доктор. Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка-Россия, как чушка своего поросёнка».

В те же дни жена поэта Любовь Дмитриевна встретилась с Максимом Горьким, после чего он написал наркому просвещения Анатолию Луначарскому: «Не можете ли Вы похлопотать для Блока в спешном порядке выезд в Финляндию, где я мог бы помочь ему устроиться в одной из лучших санаторий?» К сожалению, обстановка не располагала к скорому решению вопроса. Феликс Дзержинский ещё в апреле докладывал в ЦК: «До сих пор ни одно из выпущенных лиц (как, например, Кусевицкий, Гзовская, Гайданов, Бальмонт) не вернулись обратно, некоторые – в частности Бальмонт – ведут злостную кампанию против нас. ВЧК просит Центральный комитет относиться к этому вопросу со всей серьёзностью». А сообщение из ВЧК, полученное секретарём ЦК Вячеславом Молотовым 18 мая, гласило: «Из числа выехавших за границу с разрешения Наркомпроса вернулись только 5 человек, остальные 19 не вернулись, один (Бальмонт) ведёт самую гнусную кампанию против Советской России».

Луначарский только 7 июня передал просьбу Горького о Блоке в ЦК. Естественно, с ней ознакомились и в ВЧК, Иностранный отдел которой 28 июня информировал Молотова: «Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию против Советской России и что некоторые из них, как Бальмонт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства». Тем временем видный чекист Вячеслав Менжинский изложил своё мнение в письме Ленину: «Блок – натура поэтическая; произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории».

В итоге решение Политбюро от 12 июля гласило: «Отклонить. Поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока».

«Мы уморили поэта»

«Трудно представить себе решение, нерациональность которого в такой огромной мере бросалась бы в глаза, – изумлялся Луначарский в письме в ЦК от 16 июля. – Кто такой Блок? Поэт – молодой, возбуждающий огромные надежды, вместе с Брюсовым и Горьким – главное украшение всей нашей литературы, так сказать, вчерашнего дня. Человек, о котором газета «Таймс» недавно написала большую статью, называя его самым выдающимся поэтом России и указывая на то, что он признаёт и восхваляет Октябрьскую революцию. Блок заболел тяжёлой ипохондрией, и выезд его за границу признан врачами единственным средством спасти его от смерти… Могу вам заранее сказать результат, который получится вследствие вашего решения. Высоко даровитый Блок умрёт недели через две, а [уехавший за границу] Фёдор Сологуб напишет по этому поводу отчаянную, полную брани и проклятий статью, против которой мы будем беззащитны, т.к. основание этой статьи, т.е. тот факт, что мы уморили талантливейшего поэта России, не будет подлежать никакому сомнению и никакому опровержению».

Одновременно Горький написал лично Ленину: «Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу Совправительства, Александр Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Я знаю, что Соввласть от этого не пострадает, я желал бы, чтобы за границу выпустили всех, кто туда стремится, но я не понимаю такой странной политики: она кажется мне подозрительной, нарочитой».

Этот двойной напор возымел своё действие. Уже 23 июля председатель Моссовета Лев Каменев сообщил Молотову: «Я и Ленин предлагаем пересмотреть вопрос о поездке за границу А.А. Блока. На прошлом Политбюро за голосовали Троцкий и я, против – Ленин, Зиновьев, Молотов. Теперь Ленин переходит к нам».

В тот же день разрешение было получено. Но больного поэта должна была сопровождать жена, получение пропуска для неё пришлось испрашивать отдельно. Горький 27 июля телеграфировал из Петрограда: «Срочно. Москва. Кремль. Луначарскому. У Александра Блока острый эндокардит. Положение крайне опасно. Необходим спешный выезд Финляндию. Решительно необходим провожатый. Прошу вас хлопотать о разрешении выезда жене Блока. Анкеты посылаю. Спешите, иначе погибнет».

Положительное решение было получено 1 августа, но лишь 6-го Луначарский известил об этом Горького. Сутки спустя 40-летний Александр Блок умер в своей петроградской квартире.