Мне повезло: в одну из самых знаковых дат новейшей истории, 11 марта этого года, то есть в день, когда ровно 20 лет назад Михаил Горбачёв, избранный на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, стал самым главным человеком в Советском Союзе и в огромной ядерной державе началась перестройка, я провёл с ним целых 2 часа. Об этом человеке написаны десятки, если не сотни, книг, по всему миру распроданы миллионы экземпляров его биографии, он дал неисчислимое количество интервью, жизнь и судьба человека и политика воплощены во множестве документальных и художественных фильмов. Но всё равно великий реформатор XX века Михаил Горбачёв, Горби, как зовут его на Западе, практически неисчерпаем в воспоминаниях о перестройке, изменившей нашу страну, мир, человечество. С диктофоном в руках я общался с Михаилом Сергеевичем, а он комментировал только что развёрнутую в помещении международного фонда его имени уникальную выставку. По существу, музей человека при жизни.
«Рейган обозвал меня твердолобым большевиком»
— Хотите посмеяться? Встречаемся с Рейганом в Рейкьявике. Выхожу, моя делегация спрашивает: «Ну как, какое впечатление?» Я отвечаю: «Настоящий динозавр». Через несколько дней узнаю из «Ньюсуик»: оказывается, Рейгана тоже спросили обо мне: «Ну, как Горбачёв?» И он ответил: «Твердолобый большевик». А почему? Во время 7 раундов встреч с президентом Америки он всё старался подвинуть меня на уступки по островам. Но я не подвинулся ни на сантиметр. Вот, видно, в чём моя твердолобость.
А это университетская фотография: Наташка Боровкова, Наташа Рымашевская из второй группы, боже, уже больше половины нет в живых.
— А это то самое свидетельство о вашем браке с Раисой Максимовной?
— Надо же, оно! Как забыть 1 сентября 1953 года, когда мы с Раисой Максимовной расписались... прожили с ней вместе до её кончины. Но вот смешно, когда я стал видным человеком, у меня появилось несколько жён, несколько матерей, а уж детей-то не сосчитать. До сих пор звонят: «Папочка...» Что мне делать? Вежливо отказываюсь от лишнего «отцовства».
— Михаил Сергеевич, какая красивая Раиса Максимовна на этой фотографии. Прямо в кино бы сниматься в роли верной и правильной жены.
— А мне нравится вот эта, серьёзная, чуть растрёпанные волосы, пухлые губы — мы совсем недавно вместе. Вчера была Титоренко, а сейчас уже Горбачёва.
— Михаил Сергеевич, вы всё помните?
— (Без запинки, без даже секундного замешательства.) Нет, не всё. Если бы всё, было бы тяжело жить.
— А вы не могли бы припомнить, о чём шёл разговор с Иоанном Павлом II во время встречи с ним в 1989 году? Есть легенда, будто советский коммунист номер один упал перед папой на колени и стал просить прощения за свои грехи. За какие грехи вы просили прощения у понтифика?
— Откуда это пошло? Наверное, от фатимской монахини. Но ничего подобного не было. Да, с папой я встречался, налаживал диалог. Я считал его самым левым из всех церковных иерархов: критикует капитализм, выступает против бедности, «кусает» либеральные ценности. Он ничего не боится. Даже к Фиделю ездил и многое сказал ему прямо в глаза. Я ценю Войтылу и какое-то время переписывался с ним.
(Михаилу Сергеевичу я поверил. Хотя давно уже от весьма осведомлённого человека слышал, что будто Горбачёв просил прощения у папы за покушение на него турка Агджи, которое якобы организовал КГБ.)
«От меня многие хотели избавиться»
Подошли к стенду с материалами о ГКЧП. Что это? Рукой тогдашнего участвовавшего в заговоре Владимира Крючкова, попавшего в «Матросскую Тишину» прямо из кабинета председателя КГБ было написано: «Прошу не применять ко мне жёстких мер». И просит о домашнем аресте. Вот это документ. Такой дорогого стоит.
— Тогда многие хотели от меня избавиться. А гэкачеписты особенно суетились...
— Какое-то время вашим оппонентом был и Егор Кузьмич Лигачёв, которого до сих пор клянут виноделы и виноградари. Как вы нынче с ним?
Первый президент СССР Михаил Горбачёв в последние дни жизни встретился с дочерью Ириной, прилетевшей к нему из Германии. Более года политик постоянно находился в медучреждении из-за серьёзных проблем со здоровьем.
— Да отношения нормальные, человеческие. А что касается нашей тогда борьбы с пьянством, так я и нынче считаю, что мы правильно делали. Быть может, с каким-то перегибом, как это иногда у нас случается: жуткие очереди, уничтожение виноградников... Но от борьбы с пьянством нам никуда не уйти. Вы знаете, что на каждого жителя нынешней России приходится столько чистого алкоголя, что России физически трудно выжить.
— Михаил Сергеевич, несмотря на то что Рейган назвал вас твердолобым, на самом деле, как мне кажется, вы мягкий, компромиссный человек. Считается даже, что вы слишком легко отдали власть?
— Кому же это я легко отдал власть? Борису Ельцину? Давайте разберёмся. Мы ведь с ним совершенно разные политики. Если бы волею каких-то обстоятельств он в 1985 году был избран генеральным секретарём, в стране не было бы никаких реформ. Ведь для Ельцина главное — власть. Горбачёв же к власти не рвался. Даже когда после смерти Черненко политбюро, решая вопрос о преемственности управления страной, устами Гришина предложило мне стать председателем похоронной комиссии, что фактически означало передачу власти в мои руки, я отказался. И предложил подумать до следующего дня, до обсуждения ситуации на политбюро. Я хотел решить вопрос демократическим путём. Так и произошло.
— Иные и сегодня задаются вопросом, почему Горбачёв не арестовал Ельцина в 1991-м в Беловежской пуще?
— Да, для себя я такой вариант в голове прокручивал. И моё решение было очень серьёзным, продуманным. Но в тот момент резкие движения могли расколоть страну, умыть её кровью. За Ельциным тоже стояли люди, часть военных. Поэтому такой сценарий был для меня неприемлемым.
«Я тут американский безработный с впалыми щеками»
— Ну да ладно с Ельциным, бог с ним, поглядите на себя молодого в шляпе, широкая улыбка, какой красавец, ну чисто голливудский актёр 40—50-х годов. Где снимались?
— Не помню. Вроде в Москве. Худой я тут, американский безработный с впалыми щеками. Говоришь, красавец? А я считаю, что мужику не обязательно быть красивым. Важно быть надёжным для жены, для детей, для семьи... А вот и семья Раисы, 30-е годы, все вместе.
— Какая эффектная мама была у Раисы Максимовны. Чувствуется характер, натура. Одним словом, казачка.
— Да, вы правы, сильная женщина.
— Как интересно, у молодой Раисы Максимовны коса, как у премьерши Юлии Тимошенко...
— Она её потом обрезала. Думаю, что и Тимошенко тоже обрежет.
— Ну, это уже её не только женский, но и политический имидж. А что такое для вас, политика, своё лицо, свой имидж? Кто вам наиболее близок в качестве образца, примера в российской, а может быть, и в мировой истории?
— Знаете, когда-то импонировал Пётр I. Но позже я понял, что его методы пересекаются со сталинскими, он боролся с варварством варварскими путями. Действовал на костях. Поэтому более приемлем для меня Александр I, человек драматической судьбы. Какое было начало: Сперанский, реформы. Пётр был, конечно, жёсткий, решительный, а Александр совсем иной: интеллигентный, благородный. А во мне многое от семьи, от моих родителей. Вот мы рассматриваем их фотографии, а у меня ком в горле. Дед был большой души человек. Свою маму я очень любил, мудрая была, понимавшая толк в жизни. Я тоже не могу не считаться с мнением людей, не могу не уважать их точку зрения, редко повышаю голос, срываюсь. Но это не значит, что я плёлся в хвосте настроений, событий. Я советовался с людьми, выстраивая общее мнение. Я всегда действовал как демократ.
— Скажите, а почему вы не позвали в своё время из Америки Александра Солженицына? Не решились?
— Мы приглашали его вернуться, но он хотел завершить какой-то свой труд. И, я считаю, он просчитался, приехал домой слишком поздно. Но я его очень ценю. Он встал на защиту народа, против махины выступил. Этот его поступок перевешивает всё остальное.
«На кремлёвской трибуне я был именно в этой папахе»
Медленно шагаем вдоль застеклённых стендов, экспонатов, архивных раритетов, личных вещей Михаила Горбачёва.
— Не в этом ли костюме, Михаил Сергеевич, вы стали генеральным секретарём?
— (Задумывается.) Нет, не в этом. Но вот шапка-папаха моя та самая. На кремлёвской трибуне я был именно в ней. Почему-то я многим запомнился в этой шапке. Да и плотный шарф тот же, кремлёвско-мавзолейный. Там наверху продувает, вот и кутаешься...
— А вот «форосская» ветровка. В ней вы сходили с трапа самолёта в Москве в августе 1991-го. А ваша фотография в ней облетела весь мир. Вы здесь уставший, похудевший, но всё же на лице горбачёвская фирменная улыбка.
— Этот приёмничек мы слушали в Форосе, когда нас обложили охраной, отключив все средства связи. Такой лёгкий приёмник, но здорово брал «голоса». Мы настроились на Би-би-си, и Ирина с её мужем Анатолием, знающие английский язык, пересказывали всё, что там говорилось о нас.
— Михаил Сергеевич, как одной фразой вы охарактеризовали бы эпоху перестройки?
— Потоком стали из ковша, которая разливается и наступает огнём и жаром, а ты этим потоком управляешь, чтобы разлить его в нужные формы.
— О чём-то жалеете сегодня?
— Знаете, если бы я не ушёл тогда, в августе 91-го, в отпуск, ничего бы не случилось, никакого ГКЧП, ни Ельцина во власти. Не надо было уходить.
