Пятидесятилетие, пожалуй, единственный безусловный юбилей в жизни каждого человека. До сотни доживают единицы, считать юбилеем десятку могут только юные моцарты, а солидность всех остальных дат весьма и весьма сомнительна. Полтинник – время подводить итоги, причём для большинства желательно, чтобы итоги эти можно было бы подержать в руках, поиграть с ними в детской или, на худой конец, просто ими похрустеть. Герой сегодняшнего очерка звезды «Нашей Версии» Отара Кушанашвили и держит, и играет, и хрустит: да и вообще он – гений. И не пожелать Игорю Матвиенко стать той единицей, которая доживёт до сотни, Отар просто не мог.
Мы стоим на набережной, я говорю витиеватый комплимент, он – глаза в сторону, потерянная, робкая улыбка – внимает, я звонко завершаю осанну, он протяжно: «Да ла-а-дно!»; и в этом «да ла-а-дно!» весь Игорь Матвиенко, живой – уже легендарный, чего там! – ответ на полемику, есть ли у нас качественная поп-музыка. Многоречивость в данном случае неуместна, отвечаю: есть, я знаю её много лет, на набережной однажды предо мной стояла.
Потом зарядил частый дождь, и я стал атаковать маэстро дурацкими вопросами известного толка: мол, какова она, природа сочинения, вот, например, густой дождик в сию секунду не навевает мотивчик?
А надо знать, что ничем так нельзя смутить ИМ, как допросом на тему «алхимия творчества». Спросишь его, бывало, как писались «Тучи» – и наблюдаешь физиономическое ухудшение.
На съёмках приснопамятных «Акул пера» горе-критики пытались задумчивого ИМ загнать в угол вопросами о ширпотребной музычке, это повторялось снова и снова, ИМ улыбался, и это не было снобизмом, это была уверенность, что нехитрая песенка про «Колечко» способствует нормализации кровяного давления. Понятно же, что песенка «Реви, реви» не для Реввы, не для впавших в разложение от сознания собственной значимости музщелкопёров, а для девушки из Самары, которая верует, что разложению можно противодействовать поцелуями. Во время танца в комнатке с постером «Отарушек интернешнл» в полстены.
Песни – центр его Вселенной, артисты-детки, родня разной степени приближённости, и он хочет, чтобы его артисты сохраняли глубокую внутреннюю порядочность при любых раскладах.
Но это невозможно, чёртов ты идеалист! Ведь ИМ, по сути, желал, очень желал спасти Игорька Сорина, но не сумел.
Игорька Сорина, и отчасти заслуженно, многие почитали человеком полувеликой святости, но ведь сгубила его гордыня. Был он человеком, как это сказать, повреждённого даром ума. Сохранение порядочности оказалось не подкреплено базисом практичности.
Коллизия между ними была обозначена ясно: ИМ полагает осторожность, основанную на морали, немалой частью доблести, а доблестный Сорин доблестью полагал культивирование неосторожности.
ИМ очень, очень, очень важно, чтобы его артист, независимо от возраста и цацок, объёма мозгов и размера… бицепсов, был хорошим человеком.
Вот почему идеальнее тандема, чем у ИМ сложился с Колей Расторгуевым, не вообразить (как шутили мы с Аполлоновым, в некоторых культурах они считались бы помолвленными).
80 млн лет назад, когда заработавшему первые 80 млн грузинских лари ИМ было 80 млн раз наплевать на мнение журналистов, я на съёмках сказал, что главная его песня (на тот момент) не «Комбат», но – «Главное, что есть ты у меня».
ИМ токмо производит впечатление человека насквозь флегматичного; уж ежели его что зацепит – он известен своей снайперской реакцией.
Тут он коротко глянул на меня и улыбнулся: «Точно».
Улицею нашей я вернусь однажды и скажу: Родная, я тебя люблю – это из новой, про мои деревенские клятвы любить вечно и интуитивное понимание, что всё на свете ради вот этой курносой.
Сотрудники лагеря в Краснодарском крае отказались работать в детском оздоровительном учреждении, обнаружив, в каких условиях будет проходить смена. Ситуация осложнилась тем, что в лагере произошло изнасилование – в этой истории разбирается полиция.
И песнь у него такая есть «За тебя», так там даже гитарный рифф демонстративно служит охраной, грозной, мадригала.
Я, между прочим, эту песнь песней много раз использовал как боевую инструкцию, и раза два, напевая её про себя, я одним грозным видом ускорял или вызывал к жизни у супостатов порыв облегчить кишечник.
Сила, мать его, искусства!
Композитор номер раз мог после «Фабрики звёзд», которой, это было очевидно, вымученно руководил, мог запросто превратиться в Карабаса-Барабаса, конвейерного изготовителя ходячих консервных банок, окошмаренных оптикой. Благодарение небесам, не превратился, а написал парафраз на «Иронию судьбы» для «Иванушек» и «Веру» для «Любэ».
У меня, конечно, есть вопросы по «Мобильным блондинкам», но – блондинки же, шут с ними; главное, ИМ продолжил писать о том же, о согласии с человеческой долей, о том, как ввиду «Северной звезды» надо прижать к себе зазнобу и дать слово – себе, ей – ничего не бояться. Быть Бенисио дель Торо, а не каким-то заурядным актёришкой.
Когда кругом ералаш, и ноют самые сильные (мнимо), и в разгаре сплошной карнавал мелюзги, и – в рифму – мозги кричат SOS от службы, от дружбы, от прелой политики – что, я вас спрашиваю, спасает?
Вечер выходного дня и песня «Трамвай пятёрочка», так было со мной, я тогда обретался в Черёмушках, фигурирующих в песне. (Там, кстати, точно сказано, «под окном любимых не целуют» нонче, когда ж целовать, если все пьют до опузырения.)
ИМ, по-моему, специально так устроил свою жизнь, или построил, чтобы не попадать в поле зрения папарацци, он летает – и пока пишет про Кострому, и когда не пишет – ниже их радаров.
Парадокс: ИМ пашет в самом бесчеловечном бизнесе, а сам до глубины души, до кончиков пальцев – сентиментальный пры-ы-ынц. Будучи другим, как можно было бы сочинить песню «Москвички» (где, кроме прочего, Расторгуев таким манером произносит слово ШАКАЛАДКА, что отчётливо восторженно понимаешь: сантименты, теплынь, жар объятий не переживают ренессанс, они всегда были с нами, в нас!)?!
Или песню про «Мента» (клянусь, она так называется!). Та самая, которую Коля, добиваясь слезоточивого абсолюта, заканчивает приказом: «Встать, когда хоронят Бойца!» Было менту 20 смешливых и смешных лет, у него не было синдрома Вьетнама, он и жизни-то не видел, чтобы со смаком рассказывать, как он «пытается найти способ пройти через это», не жил ещё согласно мечтам, надел форму, на которую скалятся те, ради кого надел, и – на тебе. Пуля.
ИМ написал мелодию, которая позволила НР, рассказывая об обычном хорошем парне, петь тихо-тихо, как только НР один и умеет, а в конце рявкнуть, задыхаясь от слёз.
А ИМ превратил даже отвратное слово «мент» из издержки новояза в провокативную высокопарность.
Мне моя говорит, что лучшие песни ИМ пахнут весной, отливают малахитом (а моя, это существенное уточнение, не музыкальный критикан, я бы в уме повредился), обрамлены такой изысканной рамкой звуковой, что я обязан вам доложить, что кудесника звука всех вечнозелёных пьес ИМ зовут Игорь Полонский и он похож на выпускника Гарварда, вовсе не на парня, придавшего «Комбату» духоподъёмный шарм.
ИМ чужд картинности, редко даёт интервью, как заправский хитрован, отделывается общими словами, для нашего шоубиза, чистоганно-развратного, подозрительно целомудренный и высшим комплиментом полагает, когда кто-то называет кого-то из роты его подопечных приличным человеком.
Во, я подошёл к главному. К 50 годам, заделавшись знатным деятелем на поприще шоу-бизнеса, ИМ добился, стяжал, заработал репутацию приличного человека и очень, очень, очень хочет, чтобы те, с кем он работает, старались быть хорошими людьми, отрицающими Беса.
Мне достаточно эволюции Григорьева-Аполлонова, которая началась с отметки «ничего себе пацан» и к настоящему моменту зафиксирована на отметке «с таким за честь дружить».
Саратовских работниц аэропорта (владивостокских, самарских, бишкекских, рижских, киевских) я доводил до исступления умопомрачительно корявым, но неотразимо обаятельным исполнением, минимум 20-кратным, песни «Прощай» с сердце разъедающим зачином «Я уже давно предчувствовал потерю, Ею оказалась ты». Я же хитёр как бес: всегда на чужом выезжаю. На чужом репертуаре. Возвращался в Москву, рассказывал ИМ о караоке-триумфах, он улыбался, понимая, что даже, бестолочь, в известном смысле – барометр пристрастий публики.
На сцене «Метелицы», уже почившей площадки для артигрищ, я исполнил (разумеется, надругавшись над оригиналом) песню «Рыжая». Меня АГА, самый знаменитый после Чубайса Рыжий в стране, толкнул в бок: ты чего, все песни, что ль, изучил?..
Все, что ль, изучил.
Я, знаете ли, совсем плохих песен не учу.
Когда-то я завершил документальный фильм памяти Игоря Сорина словами, что он так и не стал большой звездой, но останется маленькой звёздочкой, струящей не потоки, но лучики света.
Он был лампочкой – лапочкой, ИМ – лампа, прожектор, подарок барабанным перепонкам, сердцу в груди, живущему в мучительно-сладостном томлении по абсолюту.
Кто-то же должен сеять разумное и доброе, пусть не вечное. Я, знаете, паре по фамилии Агурбаш эту миссию не доверил бы.
Он написал, а Расторгуев спел песню «Просто люди» про моих, твоих, наших, даже медведевских папу с мамой; «Ребята с нашего двора» – про охламонов, которые снятся мне через ночь; «Самоволочка» – епитимья впереди, пока мороженое и стайка хохотушек; гимн «Москве» – «что же ты сделала со мною?!», из мальчика под твоим покровом я вымахал в мужа, и, чтобы ни трындели, пахнешь ты, как зазноба, как в фильме с ранним Михалковым, поющим в метро. Он написал про студенток, не тех, что… а тех, что краснеют от поцелуя. Про сердечное ведомство ледащих и кряжистых пацанов, от имени которых, мысли которых, робкие и не очень, вещают члены семьи – Шаганов и Андреев, призванные даже про ералаш в голове написать улыбчиво, с проглоченной слезой. Он написал про незнакомых людей как про знакомых, и они стали нам родными. Он славит тихих людей, не ведающих воя, прося оконного «За Родину!»; затюканного службиста, способного, оказывается, спеть Дусе серенаду, про Кольку в замасленной фуфайке, про листопад, про безмерную вину после дурацкой ссоры («Сяду на последний я автобус, и к тебе приеду, и скажу: как скучаю твой не слыша голос, как я нашей дружбой дорожу»). Про усталость после марафонского марш-броска, мозг не работает, целуй меня, целуй, и целует Маня Андрюху, а Лола Кирилла Андреева, а Расторгуев спасён любовью Наташи и песнями ИМ, и девчонки фабричные пишут любовные sms-ки, и Дайнеко грезит о принце, и «в нашем городе Новый год, и я снова живу».
Игорь, спасибо!
