СМИ сообщили, что вузы обязали составлять списки учёных, контактировавших с иностранцами. Но ведь наука сегодня интернациональна, и для того чтобы делать открытия, учёные должны знать, чем занимаются их коллеги за рубежом. Разве подобная изоляция не ударит прежде всего по самой России?
Возможно, общение с иностранцами помогло бы двигать науку. Но, во-первых, куда? А во-вторых – зачем? Хотя если говорить серьёзно, то мы прекрасно двигали науку в условиях полного отсутствия контактов с иностранцами с конца 30-х годов и до позднехрущёвских времён, когда это взаимодействие возобновилось. Но в «закрытый период» мы хорошо делали именно военно-техническую науку, поскольку для неё такие условия изоляции как раз благоприятны, потому что военно-промышленная сфера – не рыночная. Это монопсония, когда есть только один заказчик в лице государства. А тогда и характеристики товара не важны, кроме одной-единственной. Скажем, кроме мощности. Себестоимость, размер, лёгкость не важны. Никто не говорит об охране труда в таком производстве или, прости господи, экологичности. В общем, всю эту советскую историю можно воспроизвести.
Что же касается остальных наук – начиная от экономики и кончая расшифровкой клинописи, то при нарушении международных контактов они придут в упадок даже при наличии наших собственных хороших наработок. К счастью, у нас есть ресурс: страна большая и хороших мозгов хватает. Не все уехали, кто-то растёт дома – ищите юные таланты по школам и олимпиадам, предоставляйте им особые условия. Но всё же обрыв контактов в науках – путь тупиковый. Потому что в какой-то момент наш путь может разойтись с мировым развитием. Проиллюстрирую это на примере литературы. Когда-то давно русская литература копировала византийскую и западную. Потом она встала с ней вровень. А когда появились Толстой, Чехов, Достоевский, то стала самой передовой и заняла лидирующие позиции в мире. Но потом, когда всё захлопнулось, пути разошлись: русская литература пошла по старым образцам социального романа XIX века, а в мировой литературе начало происходить что-то другое, интересное. И когда железный занавес упал, оказалось, что в литературном отношении мы, мягко говоря, в хвосте. И если в начале XX века Фолкнера в Америке называли «наш американский Достоевский», то теперь всё наоборот: хваля российского писателя, говорят: «это наш Маркес», «наш Умберто Эко» или «наша Роулинг». А ведь хотелось бы, чтобы на Западе про кого-нибудь из наших сказали: «о, это наш немецкий Водолазкин», «о, это наш американский Пелевин!». Точно так же в условиях изоляции можно разойтись и в науках, и в технологиях. И тогда может оказаться, что мы занимаемся тем, чем уже никто давно не занимается.
