В 1920-е годы имя Демьяна Бедного гремело на всю страну. Его стихотворные фельетоны и басни печатали сразу две главные советские газеты – «Правда» и «Известия». Поэт жил в Кремле, путешествовал по Союзу в собственном вагоне и водил дружбу с самим Сталиным. Но в 1930 году этой идиллии настал конец.
Справедливую оценку творчества Ефима Придворова (таково настоящее имя стихотворца) дал карикатурист Борис Ефимов, регулярно иллюстрировавший его газетные опусы: «Ещё в дореволюционной ленинской «Правде» он начал писать сатирические стихи и басни, подписывая их «Демьян бедный, мужик вредный». В стихах этих истинная поэзия, как говорится, «и не ночевала», но написаны они были бойко, хлёстко, доходчиво, смешили и запоминались. То была, по существу, облечённая в отличную ремесленно-стихотворную форму злободневная публицистика с лихо зарифмованной партийной агитацией и пропагандой. Но от него большего и не требовалось».
Демьян-русофоб
Максим Горький вспоминал, что ещё Ленин «усиленно и неоднократно подчёркивал агитационное значение работы Демьяна Бедного». Хотя и с оговоркой: «Грубоват. Идёт за читателем, а надо бы немножко впереди».
И всё же Демьян, казалось, был для власти куда более удобным глашатаем пропаганды, чем по-настоящему талантливый Владимир Маяковский. Однако именно последний после самоубийства в апреле 1930 года был объявлен «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». А Ефима Придворова тогда же начали списывать со счетов.
В декабре 1930 года для поэта как гром среди ясного неба прогремело постановление ЦК ВКП(б) «О фельетонах Демьяна Бедного «Слезай с печки» и «Без пощады». Сатирику вменялось в вину «огульное охаивание России и русского», в частности «объявление «лени» и «сидения на печке» чуть ли не национальной чертой русских».
Бедный сразу принялся строчить письмо Сталину. В посланиях прежних лет поэт неизменно обращался к вождю: «Дорогой мой, хороший друг». И теперь был, как видно, уязвлён «недружеским» поступком. «Я ждал похвалы человека, отношение к которому у меня всегда было окрашено биографической нежностью, – сетовал Демьян. – Радостно я помчался к этому человеку по первому звонку. Уши растопырил, за которыми меня ласково почешут. Меня крепко дёрнули за эти уши: ни к чёрту «Слезай с печки» не годится! Я стал бормотать, что вот у меня другая любопытная тема напечатана. Ни к чёрту эта тема не годится! В «Правде» и заодно в «Известиях» я предан оглашению. Я неблагополучен. Меня не будут печатать после этого не только в этих двух газетах, насторожатся везде».
«Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить, – строго отвечал Сталин. – Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одёргивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы всё это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой зазнайством? Побольше скромности, т. Демьян».
Слово революционера
Временно исполняющий обязанности главы Курской области Александр Хинштейн, сменивший на посту руководителя региона Алексея Смирнова, сообщил, что местные чиновники пока не воспользовались предложением рассказать о своих промахах.
Причина внезапной немилости открылась Придворову не сразу. Оказалось, что Сталин ознакомился с изъятым ГПУ личным дневником журналиста Михаила Презента, приятеля поэта. В его записях среди прочего содержались нелестные замечания Демьяна о вожде вроде такого: «Сталин жрёт землянику, когда вся страна голодает». В другой раз страстный библиофил Бедный жаловался Презенту на Сталина: «Не могу видеть, как он обращается с книгами… При мне принесли новые издания и толстые журналы. Так он не берёт разрезального ножа, а разрывает страницы своим толстым пальцем. Какое варварство!..»
Ещё один журналист, Иван Гронский, в то время являвшийся посредником между вождём и литературной средой, вспоминал: «Я предупредил Демьяна Бедного, чтобы он был осторожнее в высказываниях, но помирить его со Сталиным так и не удалось. Было принято решение обсудить его благоглупости на заседании Комитета партийного контроля. Сталин настаивал, чтобы я явился на заседание и выступил против Демьяна Бедного. Подозревая, чем это может кончиться, я заявил, что буду против ареста поэта и участия в этом принимать не хочу». Однако вождь заверил: «Я даю тебе слово революционера, что арестован он не будет». Сталин сдержал слово. Но и настоящего прощения Бедный фактически не дождался до самой смерти.
Объясниться с генсеком Придворов решился только в апреле 1933 года. В очередном письме главе государства поэт рвал на себе волосы: «Что с того, что в презентовском «творчестве» на рубль лжи, а на копейку извращённой правды? Я себе и этой копейки простить не могу: она лишила меня Вашего доверия и дружбы… Недосмотрел! Поскользнулся в презентовской луже. Хорошо, что в ней не потонул. Но непростительно, что я неосторожно подставил себя такому «фотографу». Мало меня покарали за это. Заслуживаю большей кары. Я сам себя казню за это так, как никто».
На некоторое время поэта оставили было в покое. Но в ноябре 1936 года новым постановлением ЦК была запрещена комическая опера Демьяна «Богатыри». Претензии к музыкальному фарсу выразились в том, что он «огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа», а также «даёт антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа, так как оно способствовало сближению славянских народов с народами более высокой культуры».
«Да что говорить, крещение я проморгал, я теперь только понимаю это, – сокрушался литератор. – И тут я оглядываюсь на один случай: однажды Сталин сказал мне, ткнувши пальцем в библиотеку: «Это твой классовый враг». Я тогда посмеялся, а смотри, как получается правильно. Я эту библиотеку уничтожу, если уцелею. Её сжечь надо».
Новый Иван Грозный
В 1938 году Демьяна исключили из партии и Союза советских писателей. Сразу после этого НКВД направил Сталину справку о Бедном, в которой приводились показания арестованного Алексея Стецкого, бывшего заведующего отделом партийной пропаганды и агитации ЦК.
Стецкий передал следствию следующее высказывание поэта: «Зажим и террор в СССР таковы, что невозможна ни литература, ни наука, невозможно никакое свободное исследование. Историю Гражданской войны тоже надо выбросить в печку – писать нельзя. Оказывается, я шёл с партией, 99,9 процента которой шпионы и провокаторы. Сталин – ужасный человек и часто руководствуется личными счётами. Все великие вожди всегда создавали вокруг себя блестящие плеяды сподвижников. А кого создал Сталин? Всех истребил, никого нет, все уничтожены. Подобное было только при Иване Грозном».
Кроме того, «…говоря о репрессиях, проводимых советской властью против врагов народа, Д. Бедный трактует эти репрессии как ничем не обоснованные. Он говорит, что в результате якобы получился полный развал Красной Армии».
И всё же литератор остался на свободе. Правда, несколько лет его не печатали вообще нигде. Лишь во время войны позволили вернуться в «Известия». Теперь Придворов стал публиковаться здесь под псевдонимом Д. Боевой. Однако новые опусы поэта оказались совершенно безликими – опознать в них былого Демьяна Бедного с его непосредственностью и нахрапом было невозможно.
В ноябре 1944 года страна отмечала столетие со дня смерти Ивана Крылова. Демьян, который всегда называл себя наследником великого баснописца, был уязвлён тем, что его не привлекают к соответствующим мероприятиям. С просьбой-жалобой поэт на сей раз обратился не к Сталину, а к Ворошилову. В итоге Бедного утвердили заместителем председателя «комитета по ознаменованию столетия со дня смерти Крылова».
Но чего-либо большего Бедный уже не дождался. «Все переживания, связанные с культом личности Сталина, и военные невзгоды тяжело отразились на его здоровье, – вспоминала дочь писателя Людмила Придворова. – Через полгода Демьяна не стало».
