Занимая пост канцлера Германии, Ангела Меркель неоднократно доказывала, что она умеет удивлять. В 2010 году Меркель одобрила программу спасения МВФ для Греции. После 2011 года она закрыла атомные электростанции в Германии - после аварии на Фукусиме в Японии. Затем, в 2015 году, открыла границы для беженцев. И теперь она согласилась с предложением о совместном восстановительном фонде в 500 миллиардов евро, чтобы помочь наиболее пострадавшим национальным экономикам ЕС в период кризиса Covid-19.
Каждое из этих политических решений вызвало возмущение в Германии, а также неодобрение других европейских стран, которые не хотят допустить гегемонии немцев. Но каждый раз Меркель настаивала на том, что альтернативы не было. Тем не менее, этот последний сюрприз, безусловно, самый смелый. «У одного государства нет будущего», - заявила она на недавней пресс-конференции с президентом Франции Эммануэлем Макроном.
Перспектива фонда восстановления заставила многих наблюдателей задуматься о том, приближается ли ЕС, наконец, к своему «гамильтонову моменту». В первые годы существования американской республики первый министр финансов США Александр Гамильтон утверждал, что федеральное правительство должно взять на себя долги, понесенные штатами во время войны за независимость. Он выиграл дебаты, потому что взаимное урегулирование задолженности казалось необходимым для разрешения чрезвычайной ситуации.
Но было бы ошибкой думать, что любой кризис может устранить препятствия для более глубокой интеграции. Когда десять лет назад разразился кризис евро, федералисты надеялись, что он придаст импульс европейскому проекту. Вместо этого северные и южные государства-члены еще больше загнали себя в долги. В последующие годы и Россия, и Китай заманили отдельные государства-члены ЕС на свои орбиты, Великобритания официально вышла из блока, а президент США Дональд Трамп почти отказался от трансатлантического альянса.
Подобно кризисам задолженности и беженцев, эти геополитические события усугубили разделение Европы на север-юг и восток-запад. Ключевые исторические условия, которые обеспечили бы прорыв за пределы интересов государства, всегда отсутствовали. Таким образом вопрос заключается в том, почему Covid-19 может сделать то, чего не могли сделать президент России Владимир Путин, Дональд Трамп, брекзит и прочие междоусобицы.
Есть две причины думать, что нынешний кризис действительно отличается от прошлых. Начнем с того, что пандемия - это, по сути, кризис, порожденный глобализацией, требующий совместных ответных мер. Во-вторых, сопоставление показателей смертности и заболеваемости в разных странах и регионах, а также ужасающая глубина и масштабы экономических последствий пандемии привели к повышению уровня компетентного управления для большей части населения. Не секрет, почему в Соединенных Штатах, Великобритании и Бразилии такие высокие показатели и число погибших. У каждого есть некомпетентное, идеологическое и несогласованное правительство.
В отличие от Дональда Трампа или президента Бразилии Джейра Больсонаро, Меркель и Макрон не склонны проводить политику эмоций. Напротив, оба гордятся тем, что являются умелыми менеджерами, которые принимают решения на основе фактических данных. И данные пандемии Covid-19 показывают, что национальное государство действительно плохо подготовлено к кризису; самые насущные потребности являются либо локальными, либо наднациональными.
Вопрос «необходимых ответов» особенно остро стоит в Германии, которая, как и Италия, была порождением национализма XIX века. До Отто фон Бисмарка (и его итальянского визави Камилло Кавура) то, что мы теперь называем Германией, состояло из множества небольших государств. У каждого было свое чувство местной идентичности, но ни одно из них не могло решить технические и экономические проблемы, создаваемые миром растущих рынков, торговли и новых форм коммуникации и транспорта. Когда эти небольшие земли объединились, заметил либеральный журналист Людвиг Август фон Рошау, это было не «притяжение душ», а «дело бизнеса».
По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), количество случаев заболевания COVID-19 в мире увеличилось за месяц на 52%, если сравнивать с предшествовавшими 28 днями.
Другими словами, нация-государство двигалось вперед с чисто практическими целями. До Вестфальского мира в 1648 году на учете состояло 3000-4000 независимых территориальных единиц, большинство из которых подчинялись только свободной имперской юрисдикции. К восемнадцатому веку это число сократилось до 300-400; и после 1815 года все они были членами Немецкой конфедерации. К концу девятнадцатого века осталось только три государства с большим немецкоязычным населением: Германская империя, Австро-Венгерская империя и Швейцарская конфедерация.
Другими словами, число государств в центральной Европе уменьшалось примерно в десять раз каждое столетие. Это не значит, что в Центральной Европе скоро останется меньше одного государства - история не следует математическим законам. Тем не менее ясно, что национальные государства старого образца вынуждены пересматривать свое положение в мире.
Фактически, недавнее постановление Федерального конституционного суда Германии против Европейского центрального банка представляет собой последний шаг к более глубокому уровню интеграции в ЕС. Хотя это формально накладывает ограничение на участие Бундесбанка в программах покупки облигаций ЕЦБ, его эффект будет заключаться не в аресте европейского проекта, а скорее в создании правовой и политической основы, на которой этот проект может быть поддержан.
Более того, ни в одной европейской конституции не уделяется больше внимания идее Европы, чем в Германии. Основной закон 1949 года гласит, что немецкий народ «вдохновлен решимостью содействовать миру во всем мире как равному партнерству в объединенной Европе». Более того, статья 24 этого документа прямо предусматривает отречение от суверенных прав во имя мирного и постоянного порядка в Европе.
В девятнадцатом веке национальные государства были выкованы из крови и железа. Сегодня из медицины и экономической политики создается нечто новое.
