Уроженец Галиции Натан Порецкий вступил в ряды РКП(б) в 1920 году и вскоре стал сотрудником ВЧК. Благодаря своим талантам он сделал карьеру в разведке, но в 1937 году на фоне начавшегося в СССР Большого террора объявил о своём решительном разрыве с советскими властями, оставшись в Париже. Агентам НКВД хватило полутора месяцев, чтобы добраться до перебежчика.
Натан Порецкий примкнул к революционному движению ещё в конце XIX века, когда учился в гимназии. В 1919 году он вступил в Коминтерн, а через год перебрался из Польши в Москву, где сменил имя, став Игнатием Рейссом, и поступил на службу в ведомство Дзержинского.
Рейсс сделал блестящую карьеру в ЧК. Под оперативным псевдонимом Людвиг он выполнял задания в Берлине, Вене, Лондоне и Амстердаме. А в 1932 году стал заместителем Вальтера Кривицкого – руководителя всей советской нелегальной резидентуры в Западной Европе.
«Я возвращаю себе свободу»
К другу-начальнику Рейсс и обратился в мае 1937 года, когда впервые задумался о возможности порвать с СССР. «Он говорил мне о крушении иллюзий, о своём желании бросить всё, уехать в какой-нибудь отдалённый уголок и забыть прошлое и настоящее, – вспоминал Вальтер. – Я использовал весь запас аргументов, настаивая на прежней установке: мы не должны уклоняться от борьбы. Советский Союз был всё ещё единственной надеждой рабочих мира, повторял я. Сталин может ошибаться. Сталины придут и уйдут, а Советский Союз останется».
Но Игнатия это не убедило. Вскоре он укрепился в своём решении. И 17 июля 1937 года написал письмо в ЦК ВКП(б): «Я шёл вместе с вами до сих пор – ни шагу дальше. Наши дороги расходятся! Кто теперь ещё молчит, становится сообщником Сталина и предателем дела рабочего класса и социализма. С двадцатилетнего возраста я веду борьбу за социализм. Я не хочу теперь, на пороге пятого десятка, жить милостями Ежова. У меня за плечами 16 лет нелегальной работы – это немало, но у меня ещё достаточно сил, чтобы начать всё сначала. Близок день суда международного социализма над всеми преступлениями последних десяти лет. Ничто не будет забыто, и ничто не будет прощено. История – строгая дама, и «гениальный вождь, отец народов, солнце социализма» должен будет дать ответ за все свои дела». Послание заканчивалось словами: «Я возвращаю себе свободу. Назад к Ленину, его учению и делу. Я хочу бороться, и только наша победа – победа пролетарской революции – освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма». Вдова Рейсса Елизавета Порецкая подтверждала, что намерения Игнатия были совершенно идеалистическими: «Он надеялся, что его призыв достигнет рабочих партий, привлечёт внимание общественности и пробудит сознание коммунистов».
Свою декларацию Рейсс передал агенту НКВД при советском торгпредстве в Париже Лидии Грозовской. Игнатий посчитал, что во Франции письмо не вскроют. «Рейсс считал необходимым дождаться прибытия письма адресату и лишь потом опубликовать его. Необычайно рыцарское поведение! – уже после смерти несчастного изумлялся Лев Троцкий. – Таким образом, ГПУ воспользовалось достаточным сроком для подготовки убийства. В это время общественное мнение Запада оставалось в полнейшем неведении. ГПУ и не могло пожелать себе более благоприятных условий для осуществления своего мрачного плана».
80-летний президент США Джо Байден вновь оказался не в состоянии решить простую задачу - самостоятельно найти выход со сцены после своего выступления в Нью-Йорке.
Елизавета Порецкая вспоминала, что нидерландский коммунист Хенк Сневлит «торопил Рейсса публично порвать с Советским Союзом и опубликовать своё заявление в левой прессе. Но тот считал своим долгом вначале заявить об этом в ЦК советской Компартии».
Опасный прецедент
Разведчик Александр Орлов, ставший невозвращенцем в 1938 году, утверждал: «Разрыв Рейсса с НКВД и партией являлся опасным прецедентом, которому могли последовать и другие сотрудники, работавшие за рубежом. Это наверняка привело бы к целой серии разоблачений, касающихся кремлёвских тайн. Когда Сталину доложили об «измене» Рейсса, он приказал Ежову уничтожить изменника вместе с его женой и ребёнком. Это должно было стать наглядным предостережением всем потенциальным невозвращенцам».
Для организации убийства Рейсса и его семьи Ежов направил в Париж помощника начальника отдела контрразведки НКВД Сергея Шпигельглаза. Кривицкий узнал от коллеги, что ещё недавно именно он, а не Рейсс подозревался в «переходе на сторону врага». Ибо Москва получила сообщение о том, что «в Голландии появился крупный советский агент и установил контакт с троцкистами». Лишь позже на Лубянке поняли, что речь шла о Рейссе, общавшемся в Амстердаме с тем же Сневлитом.
Кривицкий отклонил «настойчивые приглашения» Шпигельглаза «принять участие в организации «решения» дела Рейсса, чтобы каким-то образом реабилитировать себя в глазах Ежова и Сталина». После этой беседы Вальтер несколько раз звонил Игнатию в отель, где тот остановился, и вешал трубку каждый раз, когда бывший подчинённый отвечал. Рейсс понял, что друг сигнализирует ему об опасности, и срочно выехал из Франции к своей семье в Швейцарию.
Ещё до того как агенты НКВД выследили Рейсса, Кривицкому пришёл приказ вернуться в Москву. У Вальтера не было сомнений в том, как поступить: «Хотя я и не совершал ничего дурного, я знал, что на сталинской службе быть в близких отношениях с кем-либо, кто порвал с ней, было серьёзным делом, а мой отказ сотрудничать с Шпигельглазом в «ликвидации» Рейсса будет рассматриваться Ежовым и Сталиным как серьёзный проступок». В результате Кривицкий принял решение обратиться к французскому правительству с просьбой о политическом убежище. В феврале 1941 года он погиб при загадочных обстоятельствах. Так и осталось невыясненным, была ли его смерть убийством или же суицидом.
Предательница Гертруда
А вот подробности печального конца Рейсса известны достоверно. Роковую роль в его участи сыграла немка Гертруда Шильдбах – агент НКВД в Италии. Женщина, которой Игнатий полностью доверял, написала, что находится в плачевном положении, и настояла на личной встрече.
«Это письмо было настоящей удачей для НКВД, – сокрушалась Елизавета Порецкая. – Рейсс оказался в их руках. Он прекратил все контакты, и НКВД не знал, через кого на него выйти, как вдруг появилась эта возможность, которую они не упустили. Несомненно, они использовали все возможные методы принуждения против Шильдбах, перед тем как вынудить её сыграть свою роль в убийстве».
На первую встречу с давней знакомой в кафе в Лозанне Рейсс пришёл вместе с женой и сыном. А вечером того же дня – 4 сентября 1937 года – обречённый уже без семьи отужинал с Шильдбах в ресторане. После ужина Игнатий и Гертруда, как пишет Кривицкий, «вышли немного погулять. Прогуливаясь, попали на глухую дорогу. Появился автомобиль и резко затормозил. Из него выпрыгнули несколько мужчин, которые напали на Рейсса. Он пробовал защищаться. С помощью Шильдбах, клок волос которой позже нашли в руке Рейсса, нападающим удалось запихнуть его в машину».
Изрешечённое пулями и брошенное у дороги тело Рейсса полиция обнаружила в ту же ночь. Личности двоих участников преступления были установлены сразу. В номере лозаннского отеля вместе с Шильдбах остановился ещё один агент НКВД – Роллан Аббиа. За несколько часов до убийства постояльцы покинули гостиницу, оставив багаж. В их вещах была обнаружена коробка шоколадных конфет, содержащих стрихнин.
«Мадам Шильдбах была близким другом семьи Рейсса и часто играла с его ребёнком. Очевидно, она не смогла решиться выполнить инструкцию ОГПУ и преподнести коробку конфет, когда была направлена Шпигельглазом нанести дружеский визит», – заключает Кривицкий. Поэтому близкие Игнатия остались живы. «Единственная серьёзная защита от сталинских наёмных убийц – это систематические публикации, – предупреждал Троцкий будущих последователей Рейсса. – Бесполезно посылать в Москву письма; никто не может, лишь утверждая свои принципы в письме, повлиять на этих бонапартистов, прогнивших до мозга костей. В день официального разрыва нужно было сообщить прессе мира свою политическую декларацию… Подобная декларация, подписанная его именем, тотчас поставила бы Игнатия Рейсса в центр внимания широких слоёв общества». Неудивительно, что впоследствии сотрудники советской разведки, дипломаты и прочие граждане СССР, бежавшие за границу, предпочитали делать как можно больше шума из своего поступка.
