Десятки лет я участвовал в военных конфликтах и работал с ветеранами боевых действий как у себя дома, в Норвегии, так и на международном уровне. Это позволило мне прочувствовать не только практические последствия войны, но и её глубокое человеческое и экзистенциальное бремя.
Я рассуждаю не как учёный или политик, а как солдат, который чувствовал песок пустыни под своими берцами, был свидетелем человеческих страданий и неоднократно сталкивался с тем, что принято именовать «необходимым насилием». Но я пишу это не ради того, чтобы прославлять войну, а чтобы задаться вопросами. Что мы на самом деле узнаём о человечестве, когда идём на войну? И что ещё важнее – что мы узнаём об обществе, в которое возвращаемся с войны?
Всё начинается с униформы – внешнего символа порядка, дисциплины и долга. Но под униформой скрывается человек – со своими мыслями, совестью и страхом. Этот человек должен задаться вопросом: а частью чего я являюсь? Война – не только стратегия, тактика и огневая мощь. Это психология, политика, этика и взгляд на человечество в развитии, так сказать. Это пространство, в котором правда и ложь следуют параллельно. Мы говорим «ветеран» с чувством почтения. Это почтение ассоциируется с опытом, жертвенностью, преданностью. Но за этим словом скрывается гораздо более глубокий смысл. Ветеран – это не только личность, но и жизненный путь. Ветеран – не тот, кто побывал под пулями в бою. Ветеран – тот, кто несёт на своих плечах последствия решений государственного масштаба. Кто вынужден действовать не сам по себе, а как член сообщества – иногда в соответствии со своей совестью, иногда – вопреки. Быть ветераном – значит жить с несколькими идентичностями одновременно. Ты – солдат, который выполнял приказы. Но ты – и человек, который хотел изменить мир, отец и сын, непосредственный участник событий и наблюдатель. Столкнувшись с обществом по окончании службы, многие ветераны испытывают чувство отчуждения. Как будто мир, в который они возвращаются, не понимает, через что они прошли, а возможно, и не хочет знать. Многие ветераны ощущают, что их истории слишком болезненны и сложны для того, чтобы ими делиться. Философ Кьеркегор отмечал, что жизнь мы проживаем от начала к концу, но осознавать её нам приходится в обратном направлении, от конца к началу. Для нас, ветеранов, именно в этом и заключается задача: понять то, что было, продолжая жить. И наполнить смыслом пережитое, не позволяя ему при этом определять всё наше будущее.
Время воспринимается и ощущается на войне совершенно иначе. Оно становится тяжёлым, как грязь под сапогами. Или – молниеносным, как пули, рассекающие воздух. Мгновения растягиваются в вечность, а целые дни исчезают в дымке рутины, страха и ожидания. Оглядываясь назад, на свою армейскую службу, я почти не помню дат. Зато я помню лица. Я помню звуки. Я помню тишину перед атакой. Тело помнит ритмы войны, даже когда разум отключается. Словно привычные рамки времени – календари, недели, времена года – перестают ощущаться, когда живёшь в постоянной готовности к бою. Мир ветеранов не подчиняется календарю. И ощущение мира не наступает автоматически в день возвращения домой. Могут пройти многие годы, прежде чем ты осмелишься снова довериться времени. Философ Мартин Хайдеггер писал, что люди живут ради своего будущего, – мы существуем между тем, что было, и тем, что грядёт. Но война нарушает это движение. Она загоняет нас в ловушку отдельных моментов, от которых мы не в состоянии убежать. Многие из нас переживают воспоминания о былом, словно взрыв бомбы из ниоткуда, упавшей поблизости. А потом люди спрашивают: почему ты просто не можешь отпустить своё прошлое? Почему тебе так трудно идти дальше?
Министр обороны США Пит Хегсет брал свою супругу Дженнифер на закрытые встречи с военными представителями других стран, где обсуждались секретные данные, включая украинский вопрос.
Время после войны ощущается нелинейно. То, что произошло 15 лет назад, может казаться ближе, чем то, что случилось вчера. И это требует терпения – и от нас самих, и от тех, кто нас окружает. Время после войны – это не только адаптация. Это ответственность. Ибо мы, знающие, как время искажается на войне, должны помочь обществу сохранить его неискажённым в условиях мира.
Неизбежно ли то, что человек по своей природе тяготеет к насилию и конфликтам? Этот вопрос преследует человечество со времён античности – от Платона и Аристотеля до Ницше и Симоны Вейль. Это экзистенциальный вопрос, при этом глубоко личный. После службы в зонах конфликтов и непосредственного наблюдения за людскими страданиями и тем, как на войне выживают люди, меня тоже не отпускает этот вопрос: неизбежно ли мы – как вид – тяготеем к насилию и конфликтам? Есть ли что-то в нашей природе – нашей психологии, нашей структуре, нашей истории, – что обрекает нас на борьбу друг с другом? Я оглядываюсь на прошлое и прихожу к выводу, что двойственность человеческой природы болезненно очевидна: мы несём в себе и агрессию, и сострадание, и разрушение, и созидание. Это не просто противоположности, а глубоко укоренившиеся в нас силы человеческой природы. Мы, люди, выжили как вид, потому что научились защищать себя. Эволюционная психология утверждает, что мы наделены боевыми инстинктами, но также и способностью к сотрудничеству. На войне это становится очевидным: мы организуемся, планируем, действуем сообща – и причиняем вред. Но означает ли это, что мы должны так поступать? Что это и есть наша природа? Или это потенциал, зависящий от нашего выбора и окружающей среды? Жан-Жак Руссо утверждал, что люди изначально добры, но развращаются обществом. А Томас Гоббс считал, что, наоборот, люди – эгоистичные особи, нуждающиеся в строгом контроле. Возможно, оба были отчасти правы. В полевых условиях можно наблюдать, как же быстро с цивилизации сходит её тонкий наносной лоск. Но видно и то, как сострадание и самопожертвование могут проявиться в самых жестоких ситуациях.
Война – это одновременно и хаос, и порядок, и жестокость, и ритуал. Она напоминает мне рассуждения Альбера Камю об абсурде, когда мы пытаемся отыскать смысл в бессмысленном мире. Война ввергает нас в этот абсурд. И мы действуем с убийственной серьёзностью в ситуациях, которые с точки зрения логики бессмысленны: стреляем, умираем, выживаем, выполняем приказы. И всё же в этой бессмысленности возникают глубокие связи, преданность и любовь. Война раскрывает человека во всей его сложности. У солдата, вернувшегося с фронта, шрамы не только на теле, но и на совести. Вопросы не дают покоя: было ли правильно то, как я поступал? Мог ли я поступить иначе? Этическое осмысление послевоенной реальности – глубоко личная тема. На войне мы учимся отводить взгляд. В мирное время мы должны научиться смотреть снова друг другу в глаза.
