«Наша Версия» продолжает цикл публикаций, посвящённых 65-летию Победы. В них мы рассказываем о самых важных и самых драматических шагах на этом трудном пути – битвах, которые определили исход войны. Это представленный в виде монологов взгляд на войну простых тружеников передовой – совсем юных тогда солдат и сержантов. Одним из таких шагов к победе стала Сталинградская битва – самое кровавое сражение за всю историю человеческой цивилизации…
Воспоминаниями о Сталинградской битве с «Нашей Версией» поделился полковник в отставке Константин Михайлович Шаров, кавалер орденов Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» III степени, который в то время был рядовым разведроты З8-й гвардейской стрелковой дивизии. За участие в Сталинградской битве его наградили самой почётной солдатской медалью – «За отвагу».
– Когда враг подошёл к воротам Сталинграда, я учился в училище морской авиации, которое базировалось в заволжских степях, нам до выпуска оставалось два года. В ночь на 19 августа 1942 года училище подняли по боевой тревоге. Начальник училища сообщил перед строем, что враг занял Ростов и рвётся на Кавказ и к Сталинграду. Объявили, что училище формирует маршевый батальон для отправки на фронт и каждый должен был самостоятельно принять решение – идти ему на фронт или нет. Из почти 500 человек, стоящих в строю, в тылу остались только 17 человек – те, у кого действительно были веские причины.
На фронте даже нам, молодым 18-летним ребятам, стало очевидно, что Советская армия не по всем параметрам подготовлена к такой войне. Во время «сталинградской мясорубки» в бой бросали необученные войска. Немцы имели большие преимущества в боевом опыте и подготовке. У них были более опытные и образованные командиры и вышколенные солдаты. Немецкая армия беспрерывно воевала с 1938 года, а война лучше всего сколачивает соединения и части, штабы и экипажи.
В Сталинграде немцы показали, что умеют хорошо воевать в обороне, она у них была хорошо организована. Они щепетильно подходили к организации этого вида боя, поэтому, подвергаясь даже массированным атакам, не ломались. Траншеи и окопы у них чаще всего были вырыты в полный профиль, оборудовались блиндажи для укрытия, для сна, у нас всего этого не было. Немцы активно использовали землеройную технику и специальные инженерные подразделения для оборудования фортификационных сооружений. Для сравнения: я должен был выдолбить для себя ячейку в промёрзшем грунте сапёрной лопатой, а это, поверьте, очень сильно изматывало. Наши в фортификационном деле были слабее даже после, в 1943–1944 годах.
Ко всему прочему немцы эффективно использовали авиацию: в августе-сентябре они полностью господствовали в воздухе и нагоняли страх на наши боевые порядки. Советских самолётов поначалу не было вообще, первые появились только к зиме.
Логика подсказывала, что в тот момент мы не могли воевать с немцами на равных. За счёт чего мы тогда победили, понять трудно. Возможно, потому, что мы действовали на пределе человеческих возможностей, использовали весь свой потенциал, чтобы выстоять под Сталинградом и победить в войне.
– На фронте постоянно было осознание того, что в любой момент можешь погибнуть. Мне кажется, что я выжил в Сталинграде лишь потому, что искренне любил своё Отечество, чётко выполнял указания командиров, а свою судьбу вручал Господу Богу – в той ситуации можно было полагаться только на высшую силу.
На войне каждый солдат должен быть готов ко всяким неожиданностям. Иногда подразделению было достаточно попасть на мощное огневое противодействие противника, и стойкость бойцов рассыпалась прахом. Нам повезло, что наши командиры – сержанты и офицеры – давно участвовали в боевых действиях, обстрелянные. Они не кланялись каждой пуле и не кричали истерично на подчинённых в минуту опасности, обвиняя их в трусости. У них был принцип: делай как я. Их смелость в полной мере мы оценили во время рейда в тыл врага. Во время наступления нашему разведвзводу поставили задачу восстановить связь с одним из полков, который оторвался от основных сил на 30 километров. Немцы тогда уже активно использовали радиосвязь, наши же о ней имели только приблизительное представление. Провода на такое расстояние не протянешь, поэтому для связи использовали разведчиков.
И вот мы ищем этот полк, обстановка напряжённая, стреляют буквально отовсюду, со всех сторон слышны разрывы, канонады, мы идём вперёд в неизвестность. В том рейде мне не повезло. Когда возвращались, попали под плотный миномётный и артиллерийский огонь: я плюхнулся в снег, а мина разорвалась совсем рядом. В руку попал осколок, и мне разбило локтевой сустав – так я был ранен в декабре 1942 года…
Но ни тогда, ни позже в своём подразделении проявления трусости я не видел. Хотя можно однозначно сказать, что Об этом приказе мы знали ещё в училище, считали его правильным и даже немного запоздалым.
Нельзя сказать, что я был совсем бесстрашным: конечно, на фронте возникали моменты, когда весь покрываешься мурашками и тебя начинает трясти. Навсегда запомнил немецкую бомбардировку, когда 30 «юнкерсов» ходили перед нашим передним краем и сыпали бомбами. Даже с расстояния в полкилометра это выглядело зловеще. Было полное ощущение беспомощности. Главным в тот момент оказалось сдержаться и не ослабнуть совсем.
– Позднее я стал свидетелем, как во время наступления несколько солдат из одного подразделения струсили, отказались идти в атаку. Оставшиеся в живых после кровопролитного боя вернулись и расстреляли струсивших без суда и следствия. Даже заград-отряда не понадобилось, а эти солдаты и не думали просить пощады...
Смерть и ранения в Сталинграде были обычным явлением, даже обыденным.
В той «мясорубке» пехотинец в среднем воевал от одного дня до нескольких недель, затем в лучшем случае – госпиталь. В нашей роте погиб каждый четвёртый, и по тем временам это считалось небольшими потерями.
Мне повезло, что я оказался в разведроте: нас берегли, поскольку разведчики были резервом командира дивизии, и не бросали в каждую атаку. Мы реже попадали под массированный огонь артиллерии противника, миномётный огонь, как противника, так и свой. Нас в какой-то степени это иногда и спасало.
Я осознал масштаб потерь, которые мы несли, когда мне поручили отправить раненых в медсанбат. Стояла зима, на улице трескучий мороз, и вот мы вышли на небольшую поляну: вокруг снег красный от крови, сотни раненых, всё пространство ими заполнено. Кто лежит на носилках, кто просто на снегу, вокруг слышны крики и стоны. В центре большая утеплённая палатка, в которой бесконечно ведутся хирургические операции. Для анестезии давали что-то понюхать, из антисептиков какая-то жёлтая жидкость. Там я увидел своего взводного, у него было ранение в ногу. Подошёл к медсестре, говорю, это мой командир взвода, герой, отправьте его на операцию вне очереди. Удивительно, но меня послушали. Жаль, что дальнейшая судьбу этого офицера, который спас не одну солдатскую жизнь, мне неизвестна.
До последнего дня Сталинградской битвы не верилось, что мы смогли одолеть такую мощную армию, полное осознание сделанного пришло, только когда мы увидели толпы пленных немцев. В феврале 1942 года они представляли жалкое зрелище: бесконечная колонна тянулась на несколько километров. Немцы были какими-то аморфными. Чтобы согреться, они заворачивались в грязные рваные тряпки, пилотки натягивали на самые уши, шли в драных, разваливающихся сапогах. Изредка некоторые наши бойцы срывались, набрасывались на какого-нибудь безвестного немца и отчаянно били в морду, пока конвойным не удавалось их оттащить.
