Он ушёл на взлёте, полный творческих сил, только что успев оформить на «Радио России» отпуск под новую книгу.
Он ушёл внезапно. Прослышав об инсульте, друзья договорились с виднейшим специалистом в этой области, которая хотела приехать немедленно («к Бовину — бесплатно»), подчеркнув, что тут решают часы. Но услышали в ответ: «Спать мешаете, позвоните завтра!»
А «завтра» для него не наступило. Врач поликлиники отложил госпитализацию на пару дней, их не оказалось. Он ушёл молодым. В юбилейные дни он сказал: «Мне 30 лет, а телу моему 70. Коллизия!» Тогда же он записал: «Из всех юбилейных разговоров и тостов в памяти осела одна утешительная мысль — умереть никогда не поздно, но после 70 трудно сделать это безвременно». Ему удалось.
«Разнорабочий интеллектуального труда». Так отвечал он на вопрос о профессии... Он не раз говорил, что хочет написать об Андропове. Друзья из КГБ позволили ему заглянуть в некоторые бумаги, имеющие подпись Андропова, и вот результат: «Всё можно было объяснить, но не всё можно оправдать. И я не стал писать книгу». А жаль! После «ХХ век как жизнь» логично было бы появление новой «Исповеди сына века», в которой современный Мюссе мог бы объективно и всесторонне оценить такую неординарную личность, его последовательность и убеждённость. Уже из больницы, со смертного одра Андропов присылал Георгию Арбатову талантливые стихи о социализме. Досадно, что всё это мы узнаём не от Бовина.
Был и другой замысел — аналитическое исследование «Анатомия политики». Амплитуда его научных интересов и круг познаний были поистине безграничны. Работая, а некоторое время и живя по соседству, я наблюдал, как трудится этот человек — быстро и талантливо. Когда он три месяца не выходил из дома (сломал ногу), он «от скуки» почти завершил докторскую диссертацию «О бесконечности вселенной» (кандидатская была посвящена проблеме взаимоотношений коммунистов и социал-демократов). К счастью для автора и несчастью для науки, нога срослась быстро — докторская осталась незавершённой. Запомнился один из разделов, он назывался «Реабилитация Аристотеля». На вопрос, чем бы он занялся, если бы случилось повторить жизнь, Бовин безапелляционно заявил: «Математикой — это моя первая любовь».
Он был «замечен» и в юриспруденции, и в дипломатии, и в политике, и в театре (как идеологический меценат). Причём всегда как авангардист: будь то характеристика иранской ситуации при Хомейни или восстановление в правах презумпции невиновности. В своё время никто не откликнулся на такую просьбу «Московской правды». Бовин не побоялся, хотя противники были очень авторитетные. Кстати, в начале трудовой карьеры он был самым молодым судьёй в СССР (в Краснодарском крае), а в конце её — членом Комиссии по помилованию при Президенте РФ. Недолго, но достаточно, чтобы определить главные направления, по которым чиновный люд, окружающий президента, атаковал её. Его воспоминания — единственный серьёзный источник, где об этом сказано нелицеприятно.
Так кем же он был по жизненному счёту?
И после полувекового знакомства сказать не берусь. Сошлюсь на юбилейное определение Александра Пумпянского, главного редактора «Нового времени»: «Юрист, парткарьерист, спичрайтер и тайный советник вождей, политический обозреватель, дипломат. Растиньяк из Ростова, мушкетёр-бузотёр, московский Гаргантюа — гроза и слава домжуров и домлитов, покоритель Шампани и Пельмени, философ-жизнелюб. Тонкий толстяк, еретик при дворе, нонконформист-царедворец, мыслитель в царстве мертвечины, обаятельный доктринёр-экспериментатор, в том числе на собственной шкуре. Честолюбивый вольнодумец, он тянулся к власти, каковой был всесильный ЦК. Другого легального, нелегального способа реализовать идеи не было. Он работал со словом, а получал всегда за дело. И тогда, когда его отлучили от ЦК, Суслов лично распорядился отобрать у него пропуск».
Сегодня в возрасте 82 лет скончался бразильский футболист Эдсон Арантис ду Насименту, известный под псевдонимом Пеле. Последние дни своей жизни он провёл в больнице.
Но и это не всё, был ещё Гуманитарный институт, работа на радио и ТВ, участие в международно-следственных комиссиях, где он был одним из самых деятельных участников и интересных собеседников.
Мамонт и лошади Пржевальского
Вот как самоидентифицировал себя Бовин: «Чувствую себя как неповоротливый, покрытый длинной шерстью мамонт, вокруг которого бегают шустрые лошади Пржевальского и думают: «Неужели он ещё не вымер?» Одна из них — Леонид Слуцкий — в «Независимой газете» обвинил Бовина во «вчерашности», в связи с чем с ним, мол, вынуждены были расстаться «Известия». Тут надо восстановить правду, поскольку сам «мамонт» сделать этого уже не может, а «Известия» — большая и славная часть его жизни. Так вот. 7 сентября 2000 года Бовин подал заявление с просьбой с 22 сентября освободить его от работы «в связи с тем, что газета «Известия» становится всё менее известинской». Что и было сделано. Но уже 23 декабря ему передали, что Кожокин и Куприянов (1-й зам) просят его вернуться «на любых условиях».
В принципе это можно было бы оставить на совести «лошади», но, во-первых, не уверен в наличии у неё таковой, а, во-вторых, ложь нельзя оставлять без ответа, поскольку некролог — особый жанр: он подобен приговору, не имеющему апелляционной инстанции.
Встречи с Бовиным всегда давали заряд юмора и оптимизма. Таковы же оставленные нам книги. Они написаны в редком, ещё не внедрившемся в нашу литературу жанре, который хочется назвать «юморная мемуаристика». Но не кощунственно ли говорить об этой их особенности только что ушедшего друга? Скажем прямо, никто из нас иным его не представляет; будь его воля, не позволил бы наводить хрестоматийный глянец. Наоборот, присоединился бы к пожеланию столь любимого им Шолом-Алейхема: «...Не плакать по мне, а, наоборот, поминать меня в радости. Пусть выберут какой-нибудь рассказ из самых весёлых и прочитают вслух. И пусть имя моё будет помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто».
Выбор богатый. На вопрос интервью, что особенно бросилось в глаза в Израиле: «Много евреев».
«Дорогому имярек вместо снотворного», — написал он мне на дарственном экземпляре. Конечно, шутка, лукавство. Но лечврач сказала: «Читайте Бовина, снотворное выписывать не буду».
Ирония и самоирония для него — скорее не жанр, а жизненная позиция. «Ради красного словца не пощадит ни мать, ни отца». А тем более начальство. Он с удовольствием рассказывал, как при обсуждении его текста Брежнев спросил, есть ли у присутствующих пожелания. Один из них посоветовал перенести один абзац, чтоб мысль была яснее. «А мнение автора?» — «Это всё равно, что перенести ухо к ж..., чтобы было лучше слышно». А ведь это был заместитель отделом ЦК — его непосредственный начальник. Остряк-камикадзе.
Некоторые рецензенты скептически оценили обилие в его книгах интервью, выдержек из собственных статей и докладных записок. Дело вкуса! У меня они создали ощущение разговора с эрудированным ироничным собеседником как органической части мемуаров.
Разумеется, со многим в книгах можно не соглашаться. Скажем, что для эвентуального возврата Израилем всех захваченных земель при данном соотношении территорий и населения и при сложнейшей атмосфере «формальный, чисто юридический подход не годится». А какой годится? По понятиям?
Или взять характеристику событий в Сабре и Шатилле в 1982 году. Мне довелось в тот период быть заместителем генсекретаря Международной следственной комиссии по Ливану. Посланная ею делегация во главе с королевским советником Дж. Плэттс-Милсом (Великобритания) единодушно пришла к заключению о виновности Израиля.
Трудно согласиться с характеристикой отдельных деятелей, в частности Панкина. Слишком подробно и увлечённо описана борьба за похудание. Для автора это, может быть, и представляло интерес, а для читателя — нет. Особенно после дефолта.
Может возникнуть вопрос: а к чему сейчас «полемика» с покойным автором? Можно высказать надежду и одновременно пожелание, чтобы, говоря языком Бовина, «издатель, он же Захаров», о котором он так тепло пишет, предпринял новое издание воспоминаний, которые сразу же стали библиографической редкостью. А без них нельзя понять ситуацию в регионе. Нельзя без них представить себе и современную журналистику. Скажем прямо, Бовин уже вошёл в историю журналистики ХХ века.
Известный шотландский актёр, исполнивший роль старика Хагрида в серии фильмов о волшебнике Гарри Поттере, умер в возрасте 72 лет. Точная причина его смерти не называется.
Последний посол Советского Союза
Он очень хотел поехать послом. Не правы те, кто думает, что им руководили симпатии к Израилю. Просто вдохновлял пример Чингиза Айтматова, использовавшего такую возможность в творческих целях. И первая примерка была — Люксембург. Громыко ответил: «Тесновато вам там будет». Брежнев был ещё откровеннее: «Тебе ещё работать надо!» Так в книге. Устно Бовин передавал его шутку: «Чего захотел! В Люксембург я бы и сам поехал». Когда Горбачёв сообщил о намерении направить его в Израиль, эту идею поддержали все. Как утверждали злые языки, Виталий Игнатенко бросил реплику: «Пьёт он много». На что Горбачёв ответил: «Но много и закусывает».
Первое неверно: когда мы жили в одном подъезде, Бовин однажды спросил, не найдётся ли полстакана водки, знобит, а утром — к Брежневу, лекарство принимать не хочется. Похоже, не так уж он пил. А вот насчёт закуски подтверждаю. К юбилею Георгия Арбатова Киссинджер прислал ему кабанчика, который в противне на каталке объезжал гостей. На Бовине его путь закончился. Это был единственный случай, когда я реально понял, что означает пословица: «Ест, аж за ушами трещит».
Он стал послом в переходный период нашей истории. Четверть века спустя после разрыва дипотношений между нашими странами. Необычный посол в необычном государстве — единственном в мире, образованном решением ООН.
Всё надо было начинать заново. И то, чего он сумел добиться, что сумел изучить и подчас просто навязать Москве, должно остаться в активе наших отношений по государственной и общественной линии.
По охвату событий, глубине их анализа и описанию персоналий книги Бовина долго будут помогать в изучении страны. Бовин сделал колоссально много при отсутствии поддержки, доказал, что и один в поле воин.
Как истинный патриот, он был озабочен отсутствием чёткой политической линии, её фрагментарностью. От него ждали лояльности, а он указывал на особые места, подчас откровенно поучал: «Какова наша стратегия? Каковы наши интересы? Чего мы хотим? Какие изменения мы намерены внести в имеющийся политический узор?»
«В общем, — писал он в Москву, — чего мы хотим (или не хотим) на Ближнем Востоке? Без ответа на этот вопрос трудно представить долгосрочный, целенаправленный политический курс».
Ему не отвечали. Вообще не признавали за своего. Прозаики из МИДа забыли, что по этому ведомству служили и выдающиеся литераторы. Что поэтический дар не мешал, а помогал и Сергею Лаврову, даже выпустившему со своими коллегами сборник стихов «Отдушина». И тогда, когда он был заместителем председателя Российской ассоциации содействия ООН и постоянным представителем РФ при ООН, и сейчас — в роли министра иностранных дел России. А отсутствие такового — помогло ли Козыреву и что дало ему пресмыкательство? Он заявлял Никсону: «Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы как бы слишком заклинились на своих национальных интересах. Теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях». Реакция была предсказуема и поучительна. Никсон откликнулся так: «Когда я был вице-президентом, а затем президентом, я хотел, чтобы все знали, что я сукин сын и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой сукин сын, что я ещё могу у него поучиться. А вот, когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать, этот хочет показать, что он приятный человек».
В отличие от Козырева Бовин не хотел показывать, что он приятный человек, да в МИДе и нет такой должности. Он был сыном Родины, сыном ХХ века. Может быть, поэтому он заслуженно и пользовался таким авторитетом и популярностью.
