Более 90% россиян считают себя патриотами, сообщил на прошлой неделе ВЦИОМ. Консолидация общества произошла на фоне спецоперации по защите Донбасса. Подобный пример единения можно найти и в прошлом, когда патриотический подъём впервые после многих десятилетий затронул все слои российского общества.
Известие о том, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии, подвергнув Белград страшному обстрелу, пришло в Россию 16 июля 1914 года. Нападение австрияков на беззащитных «сербских братушек» вызвало у жителей империи неподдельное возмущение. По крупным городам прокатились многотысячные манифестации, участники которых призывали с оружием в руках постоять за славянских братьев. Дошло до того, что власти даже призвали подданных «соблюдать спокойствие и сдержанность и избегать проявлений возбуждённого народного чувства, которые могут только осложнить создавшееся положение».
Тем не менее запущенный маховик было уже не остановить. 19 июля Германия объявила России войну. В изданном на следующий день Высочайшем манифесте за подписью Николая II провозглашалось: «Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную, родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные».
Даже если последняя фраза Николая была всего лишь протокольной формой, надежды императора на народную поддержку оправдались с лихвой. На следующий день после объявления манифеста на Дворцовой площади собралось не менее 50 тыс. человек. По воспоминаниям участников события, мастеровые стояли бок о бок с дворянами, крестьяне в бородах напирали в толпе на чиновников в вицмундирах, но не звучало ни слова возмущения – все дружно пели государственный гимн. Когда же на балкон Зимнего дворца вышли император и императрица, собравшиеся пали на колени с криками «Ура!».
Смело мы в бой пойдём
Позже многие очевидцы будут писать о том, что такого единения страна не видела, пожалуй, с 1812 года. Как и 102 года назад, войну встречали с восторгом, верой в неминуемую победу и готовностью отдать за неё всё вплоть до самой жизни.
Всеобщая мобилизация была объявлена в России 19 июля. Всего под ружьё было поставлено 3 388 000 военнослужащих и более 570 000 ратников ополчения. При этом в этот раз ход мобилизации разительно отличался от опыта войны 1905 года. «Те, кто были свидетелями мобилизации во время Русско-японской войны, невольно поражались несоизмеримым различием в настроении во всех слоях русского народа, – писал генерал Николай Головин. – Многие из запасных в глухой провинции являлись перед комиссиями по воинскому присутствию и просили не свидетельствовать их физическую годность, заявляя, что совершенно здоровы». Как отмечает кандидат исторических наук Николай Юдин, 96% подлежащих призыву явились на призывные пункты сами и в положенный срок, при этом многие приходили добровольцами, не дожидаясь повестки или пренебрегая законной отсрочкой. Желающих идти воевать с немцами было столько, что их даже начали разворачивать, поскольку для них было сложно найти место в формировавшихся полках.
Конфликт на Украине «больше похоже на позиционную войну времен Первой мировой войны». Сходство между этими событиями увидел будущий советник избранного президента США Дональда Трампа по нацбезопасности Майк Уолц.
На фронт стремились все – от мала до велика, от последних крестьян до представителей княжеских родов. Элита поддержала патриотический порыв даже больше. Жена генерал-майора Азикова направила в военное ведомство ходатайство «о приёме её сына Бориса, 16 лет, охотником в действующую армию», поскольку он три года прожил в Германии, владеет немецким языком и может принести большую пользу. Дворянин Семён Лабутин направил во дворец телеграмму: «Великий Государь Царь-батюшка, пять сыновей моих от 14 до 21 года вместе со мной готовы сложить свои головы за тебя и Русь-матушку». В свою очередь, дочь потомственного дворянина Юлия Мельницкая обращалась к дочери императора великой княжне Татьяне, извещая о том, что в первые же дни войны ей удалось, скрыв свой пол, попасть добровольцем на фронт, где она, будучи телефонисткой, в боевых условиях прокладывала кабель. Однако обман раскрылся, её отправили в тыл, и теперь она просит помочь ей вернуться в действующую армию.
Не осталась в стороне и интеллигенция, прежде не отличавшаяся верноподданническими настроениями. Добровольцами на фронт ушли поэты Саша Чёрный, Николай Гумилёв, Александр Вертинский. Также мундир надел модный писатель и один из главных экстремалов того времени, 44-летний писатель Александр Куприн (летал на аэроплане, спускался под воду, занимался борьбой), имевший статус «политически неблагонадёжного» и чин поручика. Однако из-за болезни он скоро оказался в нестроевых, из-за чего очень переживал. «Мне до сих пор неловко за то, что я писатель и наиболее штатский среди старших товарищей, но я всеми силами постараюсь их наверстать», – писал он. В результате Куприн на средства от гонораров открыл в своём гатчинском доме госпиталь для раненых солдат.
Всё для фронта
В своём порыве Куприн оказался далеко не единственным. С началом войны помощь фронту стала восприниматься как обязательная часть жизни для остающихся в тылу, а на тех, кто не занимался благотворительностью, в обществе смотрели с недоумением. Официальным центром благотворительности стал Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам, покровительницей которого выступила великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Также действовал Всероссийский союз городов помощи больным и раненым воинам. Он поддерживал семьи ушедших на войну крестьян и обучал ремёслам вернувшихся с фронта покалеченных солдат, чтобы те могли содержать семьи. Кроме того, на местах действовали тысячи частных инициатив. Так, появилась традиция брать шефство над койками в солдатских лазаретах. Свои именные койки имели как представители высшей знати вроде графа Сергея Палена и княгини Зинаиды Юсуповой, так и крестьяне. В частности, как отмечала Виктория Кузнецова из Калужского госуниверситета, в городском первом госпитале Калуги именные койки финансировали воспитанницы женской учительской семинарии, служащие реального училища, местный депутат Государственной думы, а ещё одну койку за свой счёт содержали заключённые губернской тюрьмы.
Как стало известно СМИ, американские и европейские чиновники боятся, что боевые действия на Украине начнут развиваться по сценарию Первой мировой войны.
Более чем солидный вклад вносил большой бизнес. Крупнейшее в стране страховое общество «Россия» отдало принадлежащее ему помещение под обустройство лазарета на 2 тыс. коек. «Кожевенный король» Брусницын оплатил больницу на 250 коек, Азовско-Донской банк содержал 32 койки, Вольное экономическое общество – 90 коек, Технологический институт – 140 коек. Вдова текстильного фабриканта Александра Коншина отдала свою дачу и дом в центре Москвы с наказом разместить в них госпиталь, а также 1,2 млн рублей на создание приюта для увечных фронтовиков. «Владелец бакинских нефтяных промыслов Леван Зубалов в декабре 1914 года пожертвовал 450 тыс. рублей «на оборудование в Москве земского и городского лазаретов для раненых воинов» на 300 человек. Вятский миллионер-пароходовладелец Тихон Булычёв пожертвовал роскошный особняк и 200 тыс. рублей на устройство первого в России Дома инвалидов и сирот великой войны. На свои средства устроила столовую в Самаре семья депутата Государственной думы Михаила Челышева, ежедневно там бесплатно обедали 900 человек. Супруга Михаила Челышева приняла в семью на время войны пятерых мальчиков и девочку, оставшихся без родственников после ухода отцов на фронт», – пишет Галина Ульянова.
Такое внимание к нуждам фронтовиков во многом объяснялось тем, что тон подобному отношению задала сама императорская семья. Так, императрица Александра Фёдоровна отказалась от пошива новых платьев и приказала упростить меню царского стола, передав сэкономленные деньги на нужды госпиталей. Также для перевозки раненых была отдана часть автопарка дворцового гаража. Кроме того, осенью императрица и две старшие великие княжны прошли курс медицины, получив дипломы сестёр милосердия, после чего стали работать в госпитале. При этом по настоянию императрицы княжны Ольга и Татьяна поступили в отделение для нижних чинов, занимаясь уборкой палат и проводя перевязки. Сама Александра Фёдоровна ассистировала при операциях, по воспоминаниям старшей сестры Дворцового лазарета Валентины Чеботарёвой, «уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем».
Святое дело
Другой опорой в системе поддержки патриотизма стала церковь. Прежде всего её ролью стало идеологическое сопровождение военных действий. «Церковной прессе вменялось решать непростую с точки зрения христианского этоса задачу – обосновывать необходимость и даже «полезность» войны, разоблачать враждебные замыслы государств-противников и «внутренних врагов». Так, кишинёвский миссионер в полемике с баптистами доказывал, что «война за правое дело есть дело Божие, есть дело священное... наивысший долг любви, заповеданной Спасителем… и всякий, говорящий иное, есть изменник Богу, царю, вере, родине и всей нашей русской христианской жизни и самый коварный враг и предатель дорогой родины», отмечает доктор исторических наук Татьяна Леонтьева. С другой стороны, одними лишь разговорами участие церкви не ограничилось. Уже на второй день войны Священный Синод заявил о своей программе помощи фронту. Монастыри, церкви и паства призывались к тому, чтобы делать пожертвования в пользу раненых, также определением № 6503 епархиальные архиереи обязывались сделать распоряжения о немедленном образовании в каждом приходе попечительных советов. Они должны были «вести списки семей, члены которых находились в армии, выяснять имущественное положение каждой семьи, оказывать помощь нуждающимся, изыскивать средства на это путём сбора пожертвований, пособий из церковных сумм». Ещё одним своим определением члены Синода, в составе которого состояли высшие чины церкви, постановили передать на учреждаемый ими лазарет всё получаемое ими жалованье. Прочим лицам духовного ведомства наказывалось отдать на военные надобности 2% получаемого ими содержания.
Кроме того, церковь развернула собственные госпитали и лазареты. Как пишет доктор исторических наук Анатолий Кашеваров, уже к концу 1914 года лазареты были открыты в 207 монастырях – фактически в каждом шестом из 1256, существовавших на территории Российской империи. При этом уровень их был зачастую весьма высок – к примеру, госпиталь в ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, рассчитанный на 150 раненых, имел не только операционную и перевязочную, но и рентгеновский кабинет. Раненых размещали даже в главных обителях, в том числе в Троице-Сергиевой и Александро-Невской лаврах. А в Белёвском Спасо-Преображенском монастыре, открывшем на собственные средства небольшой лазарет на 12 кроватей, настоятель архимандрит Пётр отвёл для раненых свои келейные покои, перейдя жить в помещение под колокольней.
Президент Украины Владимир Зеленский в видеообращении к участникам церемонии вручения наград «Золотой глобус» заявил, что третьей мировой войны не будет.
Также монастыри бесплатно кормили жён и сирот солдат. Григорие-Бизюков монастырь бесплатно снабжал мукой более 750 таких фронтовиков, нижегородский Оранский монастырь оказывал помощь 60 семьям, а в 10 монастырях были открыты небольшие приюты для осиротевших детей.
Кстати
Если судить по прессе того времени, выражение патриотизма в первые месяцы Первой мировой войны приняло самые разные формы. Так, петербургские, московские и многие европейские издания описывали беспрецедентное событие, произошедшее 4 августа. «После митинга на Невском просп. огромная толпа манифестантов с флагами и портретами обожаемого Монарха направилась к германскому посольству. По пути манифестанты бросили несколько камней в редакцию немецкой газеты «Цайтунг» и в расположенный под ней немецкий магазин. У германского посольства манифестантов встретил большой отряд жандармов и конных городовых. С криками «ура» и «долой немцев» толпа прорвала цепь полиции и проникла к зданию германского посольства. В окна посольства посыпались камни», – описывал «Петербургский листок». В результате толпа ворвалась в посольство, разбила мебель и сбросила с крыши установленные там статуи коней, водрузив вместо них российский флаг.
Одновременно по инициативе снизу развернулась антинемецкая кампания. Собрание московских врачей решило не использовать больше в работе лекарства немецкого производства и призвало врачей других городов также не выписывать их больным. В свою очередь, жители Немецкой улицы в Москве подали в управу прошение о переименовании, а до того заклеили бумагой таблички. Прозвучало предложение отказаться от слова «бутерброд» и использовать вместо него английское «сэндвич», таким образом поддерживая союзника. После стихийных погромов массово закрывались немецкие магазины. Купцы-евреи, которым также доставалось из-за фамилий, писали на вывесках: «Это не немецкая, а еврейская лавка». А начальник Одесского военного округа генерал Эбелов своим постановлением запретил разговоры на немецком языке на улице под страхом ареста на срок до трёх месяцев и штрафа до 3 тыс. рублей.
Свою роль сыграла и пропаганда. «Петроградские ведомости» написали о девочке, которая, наслушавшись о жестокости немцев, увидела во сне, что попала к ним в плен. В панике она проснулась и, думая, что спасается от немцев, выпрыгнула из окна. Как отмечала газета, ребёнок упал на строительный мусор и только это спасло несчастную от смерти, хотя полученные травмы оказались всё же тяжёлыми.
Апофеозом антинемецкой кампании стало переименование столицы – Санкт-Петербург стал Петроградом. По преданию, против выступила только вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, которая поинтересовалась у сына, не намерен ли он заодно переименовать царскую резиденцию Петергоф в «Петрушкин двор».
