Как дети расстрелянных, посаженных и репрессированных победителей блокады Ленинграда жили в детдомах

Про «ленинградское дело», которое жестоко закрутилось 75 лет назад, рассказано со временем почти все. Точнее, о расстрелянных и посаженных фигурантах. Куда меньше известно об их детях, которые отправлялись в детдома. Одной из таких стала маленькая Людмила Вербицкая, в будущем многолетний ректор СПбГУ, сейчас его почетный президент.

«Ленинградское дело» началось в 1949 году, 75 лет назад. «Наша версия» не так давно писала о подробностях этого надуманного и бесчеловечного процесса в отношении победителей блокады. Но сейчас пойдет речь о детях расстрелянных, посаженных и репрессивных. Вкратце напомним, что уже в 1950-м скорый на расправу приговор был приведен в исполнение. Расстреляны (смертная казнь была возвращена в законодательство в 1950 году) в том числе Алексей Кузнецов (секретарь ЦК ВКП(б)), Петр Попков (первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б)), Николай Вознесенский (заместитель председателя Совета Министров СССР, выходец из ленинградских партийных кругов). Вот только вместе с ними оказались расстреляны еще несколько десятков человек из числа невских чиновников и чекистов, а осужденных оказалось не меньше полутора тысяч. Их дети, определенные барчонки своего времени, нужды не знавшие, разом оказались в детских домах, и крайне редко когда в родном Ленинграде, в основном в Сибири.

Вербицкая

Начнем с блокадницы Людмилы Алексеевны Вербицкой, как самой известной из числа детей, чьи отцы пострадали от «ленинградского дела». Ныне она почетный президент СПбГУ, была ректором этого вуза с 1994 по 2008 годы. Регалий у нее очень много, но достаточно написать, что является полным кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством», почетным членом всех ведущих европейских университетов.

Ее отец Алексей Бубнов с 1943 года являлся секретарем ленинградского Горисполкома, мать домохозяйкой. Его арестовали в рамках «ленинградского дела» в 1949-м, и уже меньше чем через год Алексей Александрович был расстрелян. Реабилитирован в 1954 году. Мать отправили в тайшетский исправительно-трудовой лагерь, это под Иркутском. 13-летняя Людмила оказалась в детской трудовой колонии во Львове. Можно представить шок подростка, который из привычного хорошего быта с занятиями в музыкальной школе оказывается в таких условиях, среди бывших беспризорниц. Но Людмила не сломалась – с отличием окончила школу и поступила в Львовский университет (русское отделение филфака). После того как семья была полностью реабилитирована, перевелась в Ленинград в ЛГУ, который и стал ее местом работы на всю жизнь. Корреспондент «Нашей версии» как-то общался с Людмилой Алексеевной, но, как и большинство прошедших несправедливость в те времена, она отвечала скупо, явно не желая погружаться в воспоминания. Но отметила, что школа жизни была жестокая, закаляющая. И было очень жалко папу: «Он был заботливый, интеллигентный, баловал меня, маму. И вдруг на ровном месте оказался шпионом и всем, чем угодно. А в львовской спецшколе чего только не случалось, хватало и драк, но учителя хорошие, преданные делу, альтруисты, любили детей». Именно воспитатели смогли договориться, чтобы Люда посещала обычную школу г. Львова №21. Тогда она хотела стать врачом, но детей «врагов народа» на медицинский факультет не принимали. Оставался филфак, и слава богу – Вербицкую не зря теперь считают главным русистом планеты. Но она отмечала, что феню из трудлагеря не забыла – воспитанницы там общались преимущественно на ней.

Две Ирины

По теме

2604

Мария Захарова: Германия отказалась признавать блокаду Ленинграда геноцидом

Официальный представитель МИД России Мария Захарова заявила, что власти Германии отказываются признавать блокаду Ленинграда в годы Великой Отечественной войны геноцидом.

У автора в пригороде Петербурга Петергофе есть две соседки, две милые бабушки, две Ирины – одна Александровна, другая Алексеевна. Они так и называют друг друга – ИА. Их отцы также пострадали во время «ленинградского дела», были посажены. Сами маленькие Иры отправлены в детский дом в Стрельне. Рассказывают, что их травили – как воспитатели, так и воспитанники, мол, «контра», «а учителя говорили, что яблоко от яблони, ну и так далее». Постоянные слезы, даже заикание у одной на нервной почве. Девочки были из одного города, ранее не знакомые, но тут сдружились «как социально близкие», и на всю жизнь. Рассказывают, что тот страх, когда забирали отцов, не прошел до сих пор: «Этот страх буквально животный, порой трясет по ночам, кажется, что ничего еще не кончилось, вот-вот опять заберут в спецприемник. Скорей просыпаться надо в таких случаях – отпускает». Обе ИА говорят, что время в казенном доме отложило отпечаток на всю жизнь: «Ты еще ребенок, но смотришь в окно из детдома на улицу и понимаешь уже, что там воля, а тут нет, что ты проклят непонятно за что. А как скучали по родителям! Только ночью, во сне с ними можно было опять увидеться и поговорить. Родители были реабилитированы, но отцы в тюрьме не выжили. Даже как они умерли, мы не знаем. А ведь они победители блокады, участвовали в обороне Кронштадта и Ораниенбаума, здоровье положили за Ленинград. Но что сейчас говорить... А может, это, конечно, не важно, но запомнилось – нас, девочек, в детдоме стригли наголо, как каких-нибудь зеков, почему-то так унизительно становилось... Мы же девочки... Была ли в таких тягостях жизненная закалка? Да, «не верь, не бойся, не проси», из этой оперы. Но лучше бы обошлось без такого опыта. И так жаль наших отцов!».