1 марта скончался знаменитый российский физик академик Жорес Алфёров. После его смерти в России не осталось ни одного живого нобелевского лауреата – Алфёров получил её в 2000 году за разработки в полупроводниковой технике. Конечно, если не считать Михаила Горбачёва – но ему премия досталась не за науку, а за вклад в дело укрепления мира. Почему же Россия больше не получает Нобелевских премий?
Можно, конечно, поискать причины в том, что наших учёных «зажимают» западные партнёры. Однако это конспирологическое утверждение косвенно опровергает уже то, что все наши последние Нобелевские премии в точных науках (в 1978, 2000, 2003 и 2010 годах), во-первых, были по одной дисциплине – по физике. Во-вторых, присуждались за разработки, которые уходят корнями в 50–60-е годы, когда, собственно, и произошёл расцвет советской науки. В-третьих, глубоко символично, что последний российский нобелевский лауреат Константин Новосёлов (премия за исследования в области графена в 2010 году) нашим может считаться лишь условно: свои изыскания он вёл в основном за границей, да и сам давно живёт в Великобритании, имея британское гражданство. Всё это говорит об одном: задел, созданный сначала в имперской России, а затем в годы «атомного проекта» и хрущёвской «оттепели», кончился. Нынешняя российская наука влачит жалкое существование и в плане нобелевских перспектив кажется нынче бесплодной.
Финансирование науки происходит скорее по остаточному принципу. Хотя власти рассказывают, что эти расходы как раз растут. Так, бюджетные расходы на науку и научные разработки в ближайшие три года составят 2,38 трлн рублей (рост с 764 млрд в 2019 году до 836 млрд в 2021 году). Однако при этом доля расходов на науку в структуре ВВП уменьшается, а не растёт – с 0,85% в прошлом году до 0,71% в 2021-м. К тому же более 40% в этих расходах занимают затраты на чисто прикладные исследования в оборонной сфере, по линии национальной безопасности и правоохранительной деятельности. Вопреки распространённому представлению эти чисто прикладные исследования (по созданию нового оружия, скажем) не только не подстёгивают экономический рост в стране, но и не способствуют увеличению числа нобелевских лауреатов. Потому что Нобелевские премии дают за прорывные фундаментальные открытия, а не за новое оружие. По данным Института статистических исследований и экономики знаний Высшей школы экономики, расходы на гражданские исследования и разработки росли в начале нынешнего века, но после 2014 года стали снижаться в среднем на 8% в год. Общие же затраты на исследования и разработки в России составляют 1,11% от ВВП. В странах ОЭСР этот показатель в 2 раза выше – в среднем 2,3% ВВП.
Сегодня Россия находится на 10-м месте в рейтинге ведущих стран мира по величине затрат на научные исследования и разработки, а по соотношению затрат в доле к ВВП пребывает в четвёртом десятке. Российские затраты на науку не сопоставимы с тем, что тратят такие страны, как США. Там наука получает более 500 млрд, из которых более 65% – частные инвестиции. Эти миллиарды позволяют трудиться более 1,35 млн исследователей, затраты на каждого составляют свыше 350 тыс. долларов в год. Теперь возьмём Китай. Затраты на науку там почти на американском уровне – более 450 млрд долларов. Численность научных работников – 1,7 млн человек. Затраты в расчёте на одного исследователя – более 260 тыс. долларов в год. Не будем говорить про Японию, Германию, Францию и Великобританию, которые также превосходят Россию по вложениям в научную сферу. Впереди нас сегодня даже Индия и Бразилия!
Украинская генпрокуратура признала очевидное, только что это изменит спустя 10 лет?
Да, в последние годы российская наука чуть помолодела: доля учёных младше 39 лет выросла до 43%. Однако общая численность людей, занимающихся научно-техническими разработками, сократилась за те же 10 лет примерно на 7%. В итоге средний возраст научных работников по-прежнему превышает солидные 50 лет. Кому делать открытия? Вот и на уровне массового сознания наука остаётся непопулярным и скучным занятием. Среди студентов дневных вузов число желающих заниматься наукой ничтожно по сравнению с советскими временами, менее 10%. Не следует забывать и про продолжающуюся утечку мозгов. В настоящее время за рубежом работают на постоянной основе от 800 тыс. человек, которые могут считаться по российским критериям научным или научно-техническим персоналом. Если бы они вернулись на родину, численность научных кадров удвоилась бы.
Но кто захочет возвращаться на более чем скромную по мировым меркам среднюю зарплату российского научного работника, составляющую нынче около 50 тыс. рублей? Фактически сопоставимо с заработком таксиста в крупном мегаполисе. Кстати, разница между средней зарплатой научного работника и водителя в России составляет в среднем не более 20–30%. Пока что в пользу первого. Тогда как в уже упоминавшейся Бразилии она достигает 172% – примерно как в Германии (174%). В США этот показатель ещё больше – 260%. Так что в обозримом будущем ждать новых «российских» Нобелевских премий в точных науках нам не стоит. Разве что лауреатами окажутся выходцы из России, работающие в зарубежных лабораториях и университетах.
