Как Луначарский пытался спасти Блока
«Мы буквально замучили его»
Александр Блок одним из первых среди поэтов того времени пришёл к сотрудничеству с советской властью. Произошло это именно усилиями Луначарского. Между наркомом и Блоком установились добрые отношения, они часто вели долгие беседы, в ходе которых поэт откровенно высказывал свои взгляды. Как вспоминал Луначарский, однажды «он сказал мне с недоброй усмешкой: «Хочу постараться работать с вами. По правде сказать, если бы вы были только марксистами, то это было бы мне чрезвычайно трудно, от марксизма на меня веет холодом; но в вас, большевиках, я всё-таки чувствую нашу Русь, Бакунина, что ли. Я в Ленине многое люблю, но только не марксизм».
Сам Луначарский называл Блока «странным мечтателем», но «сильным чувством и умом». Особо нарком выделял блоковскую поэму «Двенадцать», надеясь, что со временем тот вырастет в «певца-гиганта», который «запечатлеет грохочущие дни пролетарской революции». Именно потому он приложил столько усилий, чтобы спасти умирающего поэта.
Граница на замке
Истоки этой истории кроются в строгостях и ограничениях, связанных с выездами из страны за границу. Ещё в 1921 году Луначарский выступил инициатором введения новых подходов в этой сфере, предложив, в частности, отправить за границу на гастроли Первую студию Художественного театра. В ответ он получил показательную отповедь самого Дзержинского, отправившего в ЦК «злую» записку об излишней настойчивости наркома просвещения и нецелесообразности выпуска за границу деятелей культуры. В результате 7 мая 1921 года Политбюро приняло постановление «отложить решение вопроса» о выезде театра, поручив Луначарскому «представить точный список отпускаемых за границу и справку, сколько из отпущенных за границу учёных и артистов вернулись».
После этого Луначарский направил в Политбюро записку с предложением о порядке выпуска деятелей искусства за границу. Нарком предложил «установить для всех желающих выехать артистов очередь при Главном художественном комитете, отпускать их по 3 или по 5 с заявлением, что вновь отпускаться будут только лица после возвращения ранее уехавших. Таким образом мы установим естественную круговую поруку. Отправлять будем только по ходатайству артистов, может быть, через профессиональный союз или через местные коммуны, так что они сами будут виноваты, если из первой пятёрки кто-либо останется за границей, и таким образом они автоматически закупорят для себя отъезд».
В ответ зампредседателя ВЧК Ушлихт набросился на Луначарского и его наркомат: «ВЧК, подтверждая своё первое заявление, ещё раз обращает внимание ЦК на совершенно недопустимое отношение Наркомпроса к выездам художественных сил за границу. Не представляется никакого сомнения, что огромное большинство артистов и художников, выезжающих за границу, являются потерянными для Советской России. Из числа выехавших с разрешения Наркомпроса вернулось только 5 человек, остальные 19 не вернулись, 1 (Бальмонт) ведёт самую гнусную кампанию против Советской России. Что касается 1-й студии Художественного театра, ВЧК уверенно может сказать, что она назад не вернётся».
Однако Луначарский не успокаивался и продолжал требовать либерализации системы выездов за границу. Тем более что для Блока эта поездка становилась вопросом жизни и смерти. «У Александра Александровича – цинга, – писал Луначарскому Горький, прося разрешить тому выехать на лечение в Финляндию. – Кроме того, за последние дни он в таком нервозном состоянии, что его близкие, а также и врачи опасаются возникновения серьёзной психической болезни. Участились припадки астмы, которой он страдает давно». В итоге Луначарский направил письмо наркому иностранных дел Г.В. Чичерину, В.Р. Менжинскому и Н.П. Горбунову с изложением «трагичного дела» Блока, «несомненно самого талантливого и наиболее нам симпатизирующего из известных русских поэтов». «Мы, в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его. Само собой разумеется, это будет соответственно использовано нашими врагами. Поэтому я ещё раз в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения», – писал он. Также Луначарский обратился с письмом в ЦК партии (с копией Ленину): «Поэт Александр Блок, в течение всех этих четырёх лет державшийся вполне лояльно по отношению к советской власти и написавший ряд сочинений, учтённых за границей как явно симпатизирующий Октябрьской революции, в настоящее время тяжко заболел нервным расстройством. По мнению врачей и друзей, единственной возможностью поправить его является временный отпуск в Финляндию. Я лично и т. Горький об этом ходатайствуем. Бумаги находятся в Особ[ом] отделе, просим ЦК повлиять на т. Менжинского в благоприятном для Блока смысле».
Ленин, прочитав письмо Луначарского, написал на нём: «Т. Менжинскому! Ваш отзыв?» Менжинский ответил сразу: «За Бальмонта ручался не только Луначарский, но и Бухарин. Блок – натура поэтическая; произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории».
Запоздалая милость
После такой характеристики Политбюро приняло решение «ходатайство тт. Луначарского и Горького об отпуске в Финляндию А. Блока отклонить. Поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока». Но самое удивительное, что в тот же день Политбюро разрешило выезд за границу Фёдору Сологубу. На этот удивительный казус обратил внимание Горький, написавший Ленину: «Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу Совправительства, А.А. Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Его – не выпускают, но в то же время выпустили за границу трёх литераторов, которые будут хулить и клеветать. (Имелись в виду Сологуб, Бальмонт и, по-видимому, Арцибашев. – С.Д.). Я знаю, что Соввласть от этого не пострадает, я желал бы, чтоб за границу выпустили всех, кто туда стремится».
Луначарский тоже не оставил странное решение Политбюро без ответа. 16 июля 1921 года он обратился с письмом в ЦК РКП (б), специально сделав так, чтобы о письме узнали как можно больше людей. «Решения по поводу Блока и Сологуба кажутся мне плодом явного недоразумения. Трудно представить себе решение, нерациональность которого в такой огромной мере бросалась бы в глаза. Могу Вам заранее сказать результат, который получится вследствие Вашего решения. Высоко даровитый Блок умрёт недели через две, а Фёдор Кузьмич Сологуб напишет по этому поводу отчаянную, полную брани и проклятий статью, против которой мы будем беззащитны, т.к. основание этой статьи, т.е. тот факт, что мы уморили талантливейшего поэта России, не будет подлежать никакому сомнению и никакому опровержению».
Слова Луначарского были наконец приняты во внимание: 23 июля Политбюро приняло решение «разрешить выезд А.А. Блоку за границу». Но время уже ушло. 29 июля Горький послал Луначарскому телеграмму: «У Александра Блока острый эндокардит. Положение крайне опасно. Необходим спешный выезд Финляндию». 1 августа Луначарский обратился в ЦК, началась подготовка документов, однако 7 августа Блок скончался. Казалось бы, после этого партийная верхушка должна была смягчить правила выезда за границу деятелей культуры, однако не тут-то было. Хотя практика «круговой поруки» и выездов интеллигенции за границу «подотчётными» тройками или пятёрками, которую предлагал Луначарский, так и не была внедрена в 1921–1922 годах только единицам знаменитостей позволили покинуть родину, да и то только в качестве «посланников» советской власти. А в 1922 году началась массовая высылка интеллигенции за границу, получившая название «философского парохода».
Просмотров: 109