Много раз я слышал ещё от своей владимирской бабки-крестьянки: лёгкая смерть — значит, Богом любим. Значит, человек был хороший. Конечно, всякие сравнения хромают, но по отношению к Александру Яковлеву, который, придя домой с прогулки и сев в кресло, взял да умер, это так. 81-летний мужчина принял лёгкую смерть 18 октября 2005 года. Как награду за то хорошее и благородное, что сделал он для многих людей. За то, что всю жизнь к чему-то стремился: учился и стал академиком, воевал на фронте и был ранен, жене своей единственной верен был до конца дней. А прожили они 60 лет. За то, что другие люди — начальники из ЦК — рано заметили в смущающемся скромном партийце достойного важной цековской работы кадра. И пошёл он вверх, добравшись до самой верхушки партийно-чиновничьей пирамиды. А потом, много лет спустя, с его лёгкой руки в стране началась перестройка.
Михаил Горбачёв, фигурально выражаясь, только восседал на паровозе перестройки главным рулевым. А Яковлев всегда был рядом, телом к телу, делом к делу. И что бы ни произошло в нашей нынешней жизни, горбачёвско-яковлевская перестройка останется навсегда не только в советско-российской, но и в мировой истории. Нынче, спустя 20 лет с её начала, это стало ясно. И Александр Яковлев останется в ней главным её архитектором, идеологом, горланом-главарём так называемой надстройки. То есть всего того, что имело отношение к слову, к журналистике. И вот тут я могу уже выступить как свидетель происходившего на этом фронте в самые исторически славные и решающие годы. А именно — в 1986—1988-е.
Работал я тогда в журнале «Огонёк» под редакторством Виталия Коротича. И стал наш журнал после ухода из него старых замшелых кадров, как писали тогда, флагманом, знаменем перестройки и гласности. И конечно же, ничего бы мы не сделали на том гласном фронте без Александра Николаевича. Ведь Горбачёву было не до нас, не до прессы. Он вершил всё остальное, весь, как говорится, базис. Яковлев же возился с редакторами газет и журналов, с писателями, артистами, художниками. И лишь в самых крайних случаях вмешивался в идеологию публикаций сам Михаил Сергеевич.
Это нынче о многом написано: как тогда было, как начиналась и шла перестройка. Оглядываясь назад, я вспоминаю, например, когда впервые и по каким поводам стали произносить имя Яковлева. Когда оно вошло в наш журналистский обиход. И говорили мы о том, что Яковлева вытащил на свет божий Михаил Сергеевич. Если бы не он, тянул бы Александр Николаевич свою посольскую лямку в Канаде, как говорится, до самой пенсии. Ведь 10 лет отбывал он, бедняга, брежневское наказание за идеологическую повинность — за статью в газете, в которой сусловцы увидели извращение их моральных устоев. Так вот, приехал с визитом в Канаду Горбачёв и в первый же день проторчал он в сером неприглядном здании аж целых восемь часов. И не в кабинете под зелёной лампой, а в пеших прогулках по посольскому саду. Вдвоём с Яковлевым они были без всякой охраны и соглядатаев. И вот за эти-то восемь часов Яковлев переделал Горбачёва, перемесил его из вчерашнего, хотя и качественного теста в некое новое существо, увидевшее всю нашу российскую историю в других красках. Недаром, говорили мы, Александр Николаевич в зрелом уже возрасте стажировался в Америке, в престижном Колумбийском университете. Правда, нынче этот факт стал «притчавоязыцевым» в обличении Яковлева во всех его грехах со стороны русофобско-прохановского войска. Дескать, американцы за те стажировочные годы и завербовали его рушить-ломать нашу советскую систему.
...Когда к нам в «Огонёк» пришёл главным редактором Коротич, то имя Яковлева стало в коллективе почти домашним. «Яковлев разрешил, Яковлев так считает, Яковлев рекомендует...» И мы старались плясать под эту яковлевскую дудку, как только могли и умели. Кто более ярко и талантливо, кто сдержанно, но глубоко копая, кто с открытым забралом без всякой оглядки назад. А какие ребята, какие перья стояли тогда под яковлевскими знамёнами. Что ни имя, то история журналистики. Думается мне, всех их можно назвать яковлевскими солдатами, а их перья — перестроечными штыками. Наверное, впервые я сейчас назову всю эту яркую обойму: Артём Боровик, Александр Минкин**, Дмитрий Лиханов, Владимир Яковлев, Дмитрий Бирюков, Андрей Караулов*, Валентин Юмашев, Александр Радов, Константин Елютин... Их публикации читала вся страна, весь ошалевший от перестройки мир. Это они своим мужеством и талантом препарировали, ломали старое, вчерашнее, полумёртвое. Артём Боровик служил солдатом (это был шоковый эксперимент) в американской армии. Владимир Яковлев внедрился к подмосковным «люберам», чтобы узнать, куда они идут и чего хотят. Саша Минкин разоблачал «заразу убийственную» — преступления рашидовского клана в Узбекистане. Андрей Караулов впервые в прессе обнародовал скандалы в театральной среде. Дима Лиханов наступал на милицейскую мафию... Всего не перечислишь. Впрочем, перелистав свою личную подшивку «Огонька» за те годы, я насчитал более сотни ударных публикаций на самые разные темы. И вся эта работа была работой Александра Яковлева, который через главреда давал нам возможность проявить свои журналистские способности и политическое чутьё.
Басманный суд заочно взял под стражу учредителя коммерческого банка «Транспортный» Александра Мазанова, обвиняемого в особо крупной растрате.
Серьги Гончаровой княжна Мещерская предложила Раисе Максимовне
Чуть ли не в каждом номере журнала выходили и мои интервью: с Виктором Астафьевым, Сергеем Михалковым, Иосифом Бродским, Артуром Миллером, Элемом Климовым, Анной Михайловной Бухариной-Лариной, Софьей Радек, Арсением Тарковским, Чингизом Айтматовым, княжной Мещерской, Ивом Сен-Лораном... И я думаю, что почти все они были благословлены сверху Яковлевым.
Однажды Коротич сказал, что меня вызывает Александр Николаевич. «Зачем я ему понадобился?» — «Вам скажут на месте. Что-то, связанное с княжной Мещерской». А до этого я с помощью Беллы Ахмадулиной познакомился с княжной Екатериной Александровной, человеком трагической судьбы. Я взял у неё интервью, но никак не находил время обработать его и отдать в печать. Прошёл месяц, но неподготовленный материал пылился на рабочем столе. По-видимому, эта ситуация дошла до Яковлева, потому что Мещерская написала письмо о тягостной своей судьбе Раисе Максимовне Горбачёвой.
Так вот, сломя голову помчался я в здание на Старой площади, получил пропуск, взлетел на четвёртый этаж и вошёл в помещение, на двери которого висела табличка «А.Н. Яковлев».
Но к члену Политбюро меня не позвали: «Александр Николаевич сейчас занят». И его помощник протянул мне какое-то письмо и предложил ознакомиться с его содержанием здесь же в комнате, за столом у окна.
«Мы хотели, чтобы вы использовали это письмо для публикации в «Огоньке», — напутствовал меня цековский работник.
Текст оказался довольно длинным, на 10 страницах, и, как только я начал читать, меня околдовала красивая, грамотная интеллигентная русская речь. Это было письмо-обращение Мещерской к жене генсека с приколотой к верхнему уголку маленькой запиской от жены генсека: «А.Н. Яковлеву. Прошу помочь».
Мещерская рассказывала о тяжёлой своей судьбе, об отце и матери, о роде князей Мещерских, верой и правдой служивших государю и Отечеству. Особенно красочно сообщала она о несметных богатствах своих предков. А самой ей пришлось, дескать, после революции служить ткачихой и дворничихой. Моя героиня молила Раису Максимовну о помощи. Она извещала, что сохранила серьги Натальи Николаевны Гончаровой (Пушкиной), которые мать подарила дочери, когда она выходила замуж за Пушкина. Мещерская хотела предложить эти рубиновые серьги за какую-нибудь денежную компенсацию. Рассказывать всю эту историю дальше нет необходимости. Скажу лишь, что после моей публикации в «Огоньке», благословлённой Яковлевым, у княжны Мещерской резко улучшились условия жизни и быта. Она стала получать персональную пенсию.
Про Яковлева говорили, что его настоящая фамилия Эпштейн
В конце 1986 года, когда перестройка начала плавно набирать обороты, по инициативе заведующего отделом литературы мы решили попробовать реабилитировать великого поэта Николая Гумилёва. В то время он считался контрреволюционером, и ни о каком возврате его творческого наследия к читателям даже и во сне не снилось. Завотделом, согласовав проблему с главредом, поручил мне заняться письмом в Политбюро за подписью видных советских деятелей культуры. Первую подпись под письмом поставил Валентин Распутин. Специально за этим я летал к нему в Иркутск. Не за очерком, не за интервью, а за одним-единственным росчерком пера под обращением государственного значения. Недёшево обошёлся издательству «Правда» этот автограф. У Распутина я пробыл 10 минут. Ближайшим рейсом вернувшись в Москву, я помчался в Ленинград к Дмитрию Сергеевичу Лихачёву, который с воодушевлением принял наш призыв. Затем под письмом подписались С. Бондарчук, Е. Евтушенко, Е. Велихов, И. Глазунов... Отказался поставить свою подпись только Роберт Рождественский, мотивируя тем, что он не участвует в подобного рода коллективных акциях.
Конверт с письмом я отвёз в ЦК КПСС и сдал его для передачи Генеральному секретарю ЦК КПСС и члену Политбюро Яковлеву. И буквально в ближайшем номере появились стихи опального поэта. Это была сенсация. Впервые за 60 лет открытая наша советская, не тамошняя, не американская публикация стихов трагически погибшего поэта, мужа Анны Ахматовой. Люди не верили своим глазам...
Не могу не вспомнить ошеломляющую реакцию миллионов читателей на публикацию Артёма Боровика, с которым мы были близки в ту пору, о том как он попал на службу в армию США, и на его афганские мужественные очерки. Артём был совсем ещё мальчишкой, открытый, застенчивый, но упрямый. Он не боялся ужасов афганской войны, многого другого, но погиб в мирное время на вершине своей карьеры, хотя свои творческие, организаторские способности далеко не исчерпал. И, конечно же, Артём Боровик тоже начинал творить под зорким оком Александра Николаевича, дяди Саши, как иногда мы его называли.
Яковлев всегда говорил точно и открыто. Его же атаковали, как правило, исподтишка. Лишь в последний год его пребывания в Политбюро вся ура-патриотическая братия попёрла в открытую. Коротич вспоминал, как Яковлев удивлённо показывал ему листовки, разбросанные на Старой площади, у входа в ЦК. В них сообщалось, что он происходит из старой еврейской семьи, а настоящая его фамилия Эпштейн. «У нас в Ярославской области и евреев-то почти не было», — окал он по-волжски и хохотал.
Думаю, что вряд ли во всей официальной советской иерархии был другой такой деятель, человек огромной образованности и глубокого ума. Система приподняла его и, испугавшись, быстро убрала-упрятала, понизив в должности и рангах, потому что он был слишком умён и честен, чтобы и дальше оставаться в лидерах и идеологах главной партии системы.
Он ушёл из жизни и впрямь непобеждённым. Несломленным. Он умер тихо. Но прожил так громко и всеохватно, как искромётный майский гром.
- *
- Андрей Караулов внесен Минюстом в реестр физических лиц, признанных иностранными агентами
- **
- Александр Минкин внесен Минюстом в реестр физических лиц, признанных иностранными агентами
