Помните ли вы монолог учащегося кулинарного техникума, после которого зажглась звезда Геннадия Хазанова? Так вот, этот монолог был написан Лионом Измайловым. А выпуски «Радионяни», которые Измайлов писал вместе с Александром Левенбуком? Можно подытожить, что из-под пера Измайлова вышли сотни миниатюр, которые всегда были очень смешными и становились классикой жанра. Удивительно, но писать шутки Лион Моисеевич учился в стенах МАИ в художественной самодеятельности, а после оттачивал своё перо на страницах «Литературной газеты».
– А ещё я был вместе с моим соавтором, Валерием Чудодеевым, автором первого сюжета детского киножурнала «Ералаш». Он назывался «Почему мы так говорим?», и Спартак Мишулин с каким-то рыжим парнем около лифта разговаривал: «Классный Днепр при клёвой погоде, когда, кочевряжась и выпендриваясь, пилит сквозь леса и горы клёвые волны свои. Hе гикнется, не накроется. Вылупишь зенки свои, откроешь варежку и не знаешь, пилит он или шпандорит. Редкая птица со шнобелем дочешет до середины Днепра. А если дочешет, так гикнется и копыта отбросит». Как только этот Днепр не ругали! В «Литературной газете» написали целую статью о том, что нельзя так коверкать русский язык. А учителя, когда я приезжал в школы, говорили: «Вы знаете, мы по вашему рассказу объясняем детям, как не нужно говорить».
– Не жалеете, что выбрали эту профессию?
– Ни одной минуты. Хотя каждый думающий юморист обязательно задаёт себе вопрос: «Имеет ли он право вообще высмеивать?» У меня были где-то в 80-х годах такие, ну вот, я и пытался выяснять эти вопросы с Александром Менем, приходил к нему с этими вопросами. И я был не единственным, кто задавал себе такие вопросы, они мучили и Салтыкова-Щедрина, и Зощенко. И действительно, а чего ты смеешься над людьми? Ты имеешь на это право? Но меня Александр Владимирович убедил, что моё дело очень важное, нужно смешить людей и давать им разрядку. Ведь это помогает им жить.
– А как вы с Александром Менем познакомились?
– Так получилось, что меня к Меню привёз один поэт. И немного позже он меня крестил. За всю мою жизнь это был единственный человек, который умел рассказывать так, как будто он рассказывает вам лично, вкладывая в душу все слова. У него была удивительная способность располагать к себе людей. Я к нему повёз поэта в 5 утра, я засыпал, я ничего не понимал, что происходит, потом пришлось ждать в очереди, и я даже подумал, а не слинять ли мне вообще, что я здесь делаю, как меня пригласили? Я вошёл в комнату и увидел человека, который улыбается мне так, как будто он меня всю жизнь ждал. И наконец-то дождался. Это и было у него написано на лице. И он сказал мне, что читал мои рассказы и они ему понравились, и моя жизнь сразу стала другой. На душе стало светло и хорошо. Больше таких людей я не встречал. Из него любовь шла и радость. Это даже невозможно объяснить, но это было в нём.
Однажды я начал писать историю про Лжедмитрия. И вычитал, что он был не «лже», а самый настоящий Дмитрий, и был законным царём. В отличие от других царей, которых пять человек поднимали на лошадь, он впрыгивал сам. Врун был, но это другой вопрос. Прочёл я много книг и о нём, и о том времени. И вот однажды мы едем с отцом Александром на машине и он меня спрашивает: «Чем вы сейчас занимаетесь?» Говорю, что пьесу пишу про Лже-дмитрия. В ответ: «О, интересно как!» И дальше он извлекает, словно с компьютерного файла, информацию об этих героях, а я думаю, как же так, я столько книг прочитал, но таких знаний, как у Александра Меня, так и не нашёл. Он был гений, по-другому и не скажешь.
Российский фигурист Роман Костомаров, который долгое время провел в реанимации после пневмонии и вызванных ею осложнений, впервые вышел на связь, опубликовав в соцсетях первый за несколько месяцев пост.
– У вас вышла новая книга. Что означают слова «для почти выросших детей»?
– Просто это детская книга. Но детских у меня всего две – «Лягушонок Ливерпуль» и вот – «Чужой». Обложка книги выглядит как детектив. Но никакого детектива там нет. А приключения там есть. Дело в том, что я учился на высших сценарных курсах у преподавателей Георгия Данелия и Семёна Лунгина – отца Павла, который снимает замечательные фильмы. И нам Данелия сказал: «В кино все воруют, потому что, если тебе нравится сюжет, ты должен взять его и написать свою придумку. И в этом ничего плохого не будет». И мне очень понравилась тема, как человек из нашего времени попал в Средневековье. И я написал на эту тему сценарий. И моего героя, окончившего институт, но совершенно не обременённого знаниями, отправляют в прошлое. Он думает, что там-то он будет самым умным и сможет там построить нашу социалистическую жизнь. Но выходит всё по-другому. Этот сценарий хоть и был выдвинут на дипломную защиту, был странным и навсегда у меня отбил охоту писать для кино. Поэтому я написал на его основе повесть.
– Это правда, что вы учили японский язык?
– Правда. Я изучал японский три года.
– Пригодились знания?
– Если вы спрашиваете, работал ли я после переводчиком, то вынужден ответить нет. Но я ни разу не пожалел об этом опыте. Это была потрясающая тренировка памяти. Я просто выучивал за час 50 иероглифов – а это же несколько значений. Есть японское верхнее значение, нижнее значение и по два, а то и по три. И всё это я выучивал за час. Память была такая, что я мог утром послушать в «Добром утре» какой-то рассказ и несколько дней помнить его слово в слово. Сейчас эту способность у меня абсолютно отшибло. И кроме того, я с таким удовольствием изучал эту Японию, все эти обычаи там, всякие их разные странности. Они же народ-то странный, совершенно инопланетяне на этой земле. И поэтому когда я потом приехал в Японию, то вдруг почувствовал, что у меня какие-то формы вдруг вылезают. Вдруг у меня вылезают из памяти какие-то фразы японские. И когда я посмотрел на всю эту Японию, ну, думаю, не зря три года изучал этот японский язык. Хотя бы ради того, чтобы увидеть эту Японию, посмотреть и послушать, как они живут.
– А кем вы мечтали стать в детстве?
– Не поверите. Не лётчиком, не продавцом мороженого – писателем. В пять лет я научился читать и в то же время стал писать свой первый роман. О сельской жизни. Ни разу на селе не был.
– А затем пошли всё-таки в авиационный институт...
– Да. Хемингуэй как-то сказал, что каждый писатель должен иметь какую-то профессию. Любую – инженера, учителя, кого угодно. Да и не по своей воле я пошёл в МАИ. Меня что-то вело по жизни. Ангел-хранитель. Сначала мама меня отдала в авиационный техникум, иначе я по окончании школы загремел бы в армию. И вот однажды мы с компанией поплыли на катере в Пестово. И с нами плывёт какая-то женщина, и она знакома с одним из моих друзей. И у нас с друзьями разговор. Они учатся в МАИ и говорят мне: «Так и ты поступай к нам». А мне после техникума нужно несколько лет отработать. Так мы подъехали к Пестову. Вся компания встаёт и убегает. А у женщины два чемодана, и она их с трудом вынесла на берег. Я и помог ей эти чемоданы донести. Начал прощаться, а она мне: «Послушайте, вы хотите пойти на очное обучение в авиационный институт?» «Да, – говорю, – но мне же ещё отработать надо». На что она говорит: «Давайте я вам записочку дам и вы с ней сходите в МАИ». И пишет: «Мама, помоги этому мальчику». Я догнал своих друзей, посмеялись: кто такая мама, вообще непонятно. Проходит две недели, и мне мой приятель говорит: «А что ты не сходишь с записочкой к маме?» Я звоню по телефону маме, а она и говорит мне: «А что же вы не приходите? Мне Изабелла давно сказала, что вы должны прийти». Ну я и пошёл. Подошёл я к комнате, а на ней табличка – «Ректор Московского авиационного института». Я вхожу, а там – мама. Она мне говорит: «Давайте ваши документы». «Пойдёте на радиофакультет?» Отвечаю: «Да». – «А на экономический?» — «Да я пойду куда угодно, лишь бы меня взяли». И меня взяли.
– Удивительная у вас жизнь. Цепь случайностей.
– Нет. Это не случайности, а закономерности. И это происходит в жизни каждого. Нужно лишь повнимательнее воспринимать происходящие события.
