В 30-е годы в СССР вернулись некоторые знаменитости, уехавшие в первую волну эмиграции. В том числе Максим Горький, Алексей Толстой и Александр Куприн. Из крупных дореволюционных писателей на чужбине остался лишь Иван Бунин – единственный в то время русский лауреат Нобелевской премии по литературе. Власти СССР долго пытались уговорить классика вернуться на родину – это должно было подчеркнуть престиж Советского Союза. Однако как ни был велик соблазн, на уговоры Бунин не поддался.
Супруги Бунины навсегда покинули родину в начале 1920-го. Оставшиеся 33 года жизни писатель провёл во Франции – в основном в курортном городе Грасс. Как и почти все литераторы-эмигранты, жил писатель бедно. Даже Нобелевская премия, вручённая ему в 1933 году, изменила это положение совсем ненадолго.
Вернись, мы всё простим!
В 1936 году с Буниным в Париже встретился его бывший друг Алексей Толстой, к тому времени успевший вернуться из эмиграции в СССР и стать преуспевающим советским писателем. По свидетельству «красного графа», Бунин пребывал в подавленном настроении: «его книжки расходились в десятках экземпляров, его не читали, переводы его также не шли, ему не для кого было писать». Сам Бунин говорил, что уже тогда Толстой агитировал его вернуться в Россию. Но в 30-е годы Иван Алексеев*ич даже гипотетически не рассматривал такую возможность. В 1939 году он в числе других видных писателей-эмигрантов поставил свою подпись под протестом против вторжения СССР в Финляндию.
Для самого Бунина война началась в мае 1940 года, когда Германия оккупировала Францию. Спустя год гордый нобелиат отчаялся настолько, что отправил Толстому в Москву слёзное письмо: «Алексей Николаевич, я в таком ужасном положении, в каком ещё никогда не был, – стал совершенно нищ (не по своей вине) и погибаю с голоду вместе с больной Верой Николаевной. У вас издавали немало моих книг – помоги, пожалуйста: может быть, ваши государственные и прочие издательства, издававшие меня, заплатят мне за мои книги что-нибудь? При всей разности наших политических воззрений я всё-таки всегда был беспристрастен в оценке современных русских писателей – отнеситесь и вы ко мне в этом смысле беспристрастно, человечно».
Тогда же Бунин написал и другому своему давнему коллеге-приятелю – Николаю Телешову. И в постскриптуме к короткому посланию неожиданно признался: «Очень хочу домой». По-видимому, именно эта фраза заронила в Москве мысль помочь писателю вернуться на родину.
17 июня 1941 года Алексей Толстой отправил письмо Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей, – мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на родину?» Сталин ничего не ответил. А через пять дней Германия напала на СССР, и вождю было уже не до Бунина.
Между тем записи в бунинском дневнике за тот же 1941 год дают понять, что Иван Алексеевич относился к Стране Советов с теми же гневом и желчью, что и в предыдущие десятилетия. Если он и «хотел домой», то скорее в российское прошлое – с советским настоящим писатель так и не мог смириться. «Хотят, чтобы я любил Россию, столица которой Ленинград, Нижний – Горький, Тверь – Калинин – по имени ничтожеств», – возмущался классик. А вот его впечатления от случайно услышанной советской песни: «Какой-то «народный певец» живёт в каком-то «чудном уголке» и поёт: «Слово Сталина в народе золотой течёт струёй». Ехать в такую подлую, изолгавшуюся страну!» То есть мысли о возвращении, видимо, всё-таки были, но надолго в голове не задерживались.
По теме
2434По словам Охлобыстина, Ургант - серьезный журналист, который в свое время допустил ошибку, но при этом никогда не высказывался плохо по отношению к России.
Миссию лично уговорить нобелиата приехать в СССР взял на себя Константин Симонов. Бунин нарочно стал спрашивать гостя из Москвы о деятелях культуры, расстрелянных советской властью, – Исааке Бабеле, Борисе Пильняке и Всеволоде Мейерхольде
В то же время Бунин, как и большинство эмигрантов, горячо болел за Советский Союз в его схватке с фашистскими захватчиками. Пианист Александр Либерман – писатель спрятал его на своей вилле, когда по всей Франции арестовывали евреев, – вспоминал о днях, проведённых с Буниными: «Это как раз было время борьбы за Сталинград, и мы с трепетом слушали английское радио, совершенно забывая о нашей собственной судьбе». А в ноябре 1943 года, когда Сталин отправился на Тегеранскую конференцию, Бунин признался коллеге Александру Бахраху (которого тоже укрывал у себя на вилле): «Нет, вы подумайте, до чего дошло – Сталин летит в Персию, а я дрожу, чтобы с ним, не дай бог, чего в дороге не случилось».
В 1945 году Бунину наконец ответил Николай Телешов: «Наша Родина, как тебе известно, вышла блестяще из труднейших условий войны и всяких потрясений. У нас все прочно и благополучно. Когда вернулись к нам Алексей Толстой и Куприн, они чувствовали себя здесь вполне счастливыми. Шаляпина и Рахманинова у нас чтут и всячески их чествуют. Таково отношение у нас к крупным русским талантам». Вероятно, волнующиеся о Бунине советские писатели наконец получили отмашку – может возвращаться, приглашайте коллегу.
Фиаско Симонова
Миссию лично уговорить нобелиата приехать в СССР взял на себя Константин Симонов. Летом 1946 года он несколько раз виделся с Буниным в Париже. Иван Алексеевич заранее знал о цели советского коллеги и с самого начала отнёсся к ней иронически. На их первой встрече присутствовал критик Георгий Адамович, который потом рассказал, что Бунин нарочно стал спрашивать гостя из Москвы о деятелях культуры, расстрелянных советской властью, – Исааке Бабеле, Борисе Пильняке и Всеволоде Мейерхольде: «Он притворился простачком, несмышлёнышем и стал задавать Симонову малоуместные вопросы, на которые тот отвечал коротко, отрывисто, по-военному: «Не могу знать»… Бунин перебирал одно за другим имена людей, трагическая судьба которых была всем известна. Симонов сидел бледный, наклонив голову».
В своих воспоминаниях Симонов об этом умолчал. Но не стал скрывать, что Бунин показался ему «человеком другой эпохи и другого времени, человеком, которому, чтобы вернуться домой, надо необычайно много преодолеть в себе, – словом, человеком, которому будет у нас очень трудно… У меня создалось ощущение, что холодный разум подсказывает ему: не надо ехать, а чувства нет-нет и дают о себе знать и требуют этой поездки, зовут к более решительному сближению с родиной».
Если классик и колебался, то конец сомнениям положило печально известное постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград», инспирированное секретарём ЦК ВКП(б) Андреем Ждановым и принятое 14 августа 1946 года. После него прославленные ленинградцы Михаил Зощенко и Анна Ахматова фактически оказались под запретом как писатели. «Когда я это прочёл, я понял, что с Буниным дело кончено, что теперь он не поедет, – досадовал Симонов. – Если об наотрез отказавшейся уехать в эмиграцию Ахматовой говорят и пишут такое, то что же будут говорить о нём, проведшем столько лет в эмиграции… Словом, я понял, на всех наших мыслях о возвращении Бунина надо ставить крест».
Симонов уехал из Парижа ни с чем. После этого лишь Телешов не оставлял попыток дистанционно воздействовать на старого друга. Осенью 1947-го под впечатлением от празднования 800-летия Москвы Телешов делился с Буниным эмоциями: «Так всё красиво, так изумительно прекрасно, что хочется написать тебе об этом, чтобы почувствовал ты хоть на минуту, что значит быть на родине. Как жаль, что ты не использовал тот срок, когда набрана была твоя большая книга, когда тебя так ждали здесь, когда ты мог бы быть и сыт по горло, и богат и в таком большом почёте». «Прочитав это, я целый час рвал на себе волосы, – не скрывал Иван Алексеевич. – А потом сразу успокоился, вспомнив, что могло бы быть мне вместо сытости, богатства и почёта от Жданова».
Жданова Бунин называл «мерзавцем», но вот для Сталина он считал это определение слишком мелким. Хотя Симонов уверял, что для именитого эмигранта Сталин после разгрома фашистов был «национальным героем России, отстоявшим её от немцев во всей её единости и неделимости». Возможно, сразу после войны так и было. Но позже ненависть к советскому вождю вспыхнула в Бунине с новой силой. Когда в марте 1953-го Сталин скончался, писатель написал коллеге и товарищу по эмиграции Марку Алданову: «Вот наконец издох скот и зверь, обожравшийся кровью человеческой, а лучше ли будет при этом животном, каком-то Маленкове, и Берии? Сперва, вероятно, будут некоторое время обманывать кое-какими послаблениями, улучшениями». А в апреле добавил: «Позовёт ли меня опять в Москву Телешов – не знаю, но хоть бы сто раз меня туда позвали и была бы в Москве во всех отношениях полнейшая свобода, а я бы мог двигаться, всё равно никогда не поехал бы я в город, где на Красной площади лежат в студне два гнусных трупа». Стоит добавить, что 83-летний Бунин умер в ноябре 1953-го и не дождался выноса Сталина из Мавзолея. Но и Хрущёв, при всей его борьбе с культом личности, вряд ли бы понравился непримиримому старику.
- *
- Алексеев Иван Александрович внесен Минюстом в реестр физических лиц, признанных иностранными агентами
